Джентельмен всегда делает вид, что верит даме, даже если он знает, что она говорит неправду.
Они ни о чем больше не говорят, – думала Скарлетт. – Ни о чем, кроме войны. Все эта война. И они не будут ни о чем говорить, кроме войны. Нет, до самой смерти не будут.
Они сожгли тебя, – думала она, – и ты лежала в развалинах. Но стереть тебя с лица земли они не смогли. Нет, не смогли. И ты вновь поднимешься, такая же широкая и нарядная, как была когда-то!
— По крайней мере, мы хоть видели Gotterdammerung – любопытно, хотя и не очень приятно.
– Видели – что?
– Сумерки богов. К несчастью, мы – южане – считали ведь себя богами.
— Мы богаты. А можно оставить лесопилку?
— Конено, помнится ты хотела послать всех к чёрту, теперь ты можешь это сделать.
— Но, Ретт первым послать к чёрту я хотела тебя.
... Все мысли исчезли, осталось только одно: она любит его. Любит гордую посадку его белокурой головы, всё, всё в нём любит, даже блеск его узких, чёрных сапог, и его смех, так часто ставивший её в тупик, и его загадочную, повергавшую её в смущение молчаливость. Ах, если бы он просто зашёл сейчас сюда, заключил её в объятия и избавил от необходимости что-то говорить, ведь он же любит её...
Столько есть всего, о чём надо подумать. Зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернёшь, — надо думать о том, что ещё можно изменить.
И сильная духом своего народа, не приемлющего поражения, даже когда оно очевидно, Скарлетт подняла голову. Она вернет Ретта. Она знает, что вернет. Нет такого человека, которого она не могла бы завоевать, если бы хотела.
— Ступайте прочь! Прочь от меня! Уходите, слышите? Я не желаю вас больше видеть. Никогда. Я буду счастлива, если вас разорвет снарядом! На тысячи кусков! Я...
— Не утруждайте себя подробностями. Основная мысль ваша мне ясна.
Cлайд с цитатой