Это же шахматы. Искусство лжи, убийства и войны.
Я стала злобствовать, знаешь, так мелко и гадко, как умеем только мы, женщины, когда нам плохо...
Это же шахматы. Искусство лжи, убийства и войны.
Я стала злобствовать, знаешь, так мелко и гадко, как умеем только мы, женщины, когда нам плохо...
Только сомнение поддерживает в человеке молодость. Определенность же — нечто вроде зловредного вируса. Он заражает тебя старостью.
— Ты был немыслимо хорош, Макс. Элегантен и обворожителен. Идеал джентльмена.
— Вот уж кем никогда не был.
— Был — и больше, чем почти все мужчины, которых я знавала. Настоящий джентльмен — это тот, кому безразлично, джентльмен он или нет.
Любезность, как известно, стоит дешево, а ценится дорого: учтивостью ты инвестируешь в будущее.
Чтобы попасть в приличное общество, танго пришлось поступиться характером. Оно, как будто утомившись, сделалось менее стремительным и не таким сладострастным. И вот оно-то, укрощенное и одомашненное, попало в Париж и обрело славу.
— Наша история тоже была отложенной партией... В два хода.
В три. Скоро будет сделан третий, думает Макс, но вслух не произносит ни слова.
Мое меня не минует, а что миновало — то не мое.
В ту пору, когда каждый день был вызовом и схваткой за выживание, сочетание располагающей естественности, хороших манер и осторожной изворотливости открывало ему многие двери.
Надо обладать большим умом, чтобы собственные чувства выдавать за подделку.
Вот еще подходящее слово: «опустошение». Нечто вроде влажной, нутряной жалобы, когда вспоминается то, что было и чего не стало. Тоска по недосягаемой ныне теплоте.