Журавлики-кораблики
Летят под небесами,
И белые, и серые,
И с длинными носами!
Журавлики-кораблики
Летят под небесами,
И белые, и серые,
И с длинными носами!
— Противный он.
— Мне он, может, еще противнее, да ничего не поделать, начальство.
— Почему ты так лебезишь перед ним?
— Милая Вероника, так же нельзя. Ты все время какая-то нервная, придирчивая. Скажи мне, что для тебя сделать?
— Чтобы тебя никогда не было на свете.
— Противный он.
— Мне он, может, еще противнее, да ничего не поделать, начальство.
— Почему ты так лебезишь перед ним?
— Милая Вероника, так же нельзя. Ты все время какая-то нервная, придирчивая. Скажи мне, что для тебя сделать?
— Чтобы тебя никогда не было на свете.
— А что ты мне подаришь?
— Секрет.
— Если что-то вкусное, я сразу съем и скоро забуду. Подари мне что-то на долгую память, чтобы помнить до самой старости.
Я знаю, поздно или рано
Помру под бременем грехов.
Но все мои былые раны
Живут под именем стихов.
Я узнавал,
время лечит лишь мнительных.
Тех, кто придумал, «что жить не сможет».
Их, как итог,
что не удивительно,
старые чувства потом не тревожат.
Есть ещё те,
кто любил «хронически».
Кто однолюб
и болел без прикрас.
Тех «доктор-время» не лечит,
фактически.
Их «лечит» смерть,
вместе с чувствами,
враз!
Мои стихи не несут сакральный смысл.
Я худее Вас, но не вмещаюсь в телевизор.
Как Вы и мои тексты, только курам на смех.
Всё потому что, курицы, писал я не для Вас их.
Какая странная судьба,
Которой вряд ли ты храним:
Волк прорастает сквозь тебя,
Ты поспеваешь ли за ним?
Какие долгие пути!
Но к ним не лапы ты готовь:
Твои пути, как ни крути,
Все упираются в любовь.
В петлею скрученных мирах
Своей судьбе не прекословь.
Чуть дрогнешь — верх одержит страх,
О страх расколется любовь.
Мелькает серая спина,
Тоскливый вой летит к луне.
На Глубину зовет луна,
Но что ты встретишь в Глубине?