Тайны открою лишь тем, кто идет за своим сердцем. Только такие и заслуживают быть несказанно богаты.
Он замолчал. С его волос, бороды текли струи. Широкую грудь облепила рубашка. Взял мою ладонь, обернул её вокруг рукоятки зонта и исчез за простыней ливня.
Я осталась одна. Шум дождя из того дня продержался в моей голове до Лиссабона.
Пыталась задержать охотников за рабами зарослями, водопадами, обвалом камней — не получалось. Сильные, злые, они наступали на пятки моим голотелым. Чтобы подарить индейцам время, рассыпала в реке, на пути преследователей, блестящие крошки. Но едва те увидели золото, про индейцев забыли. Осушили русло, пустили воду новой дорогой. Перебирая камни, забрались вверх по реке в горы.
– Будь осторожнее с ним. Он жадный.
Ситлали, тогда ещё девочка, перебирала бусы и цветные ленты, которые подарил ей мужчина с севера, и смеялась над глупостью мамы:
– Как он может быть жадным, когда потратил столько денег на безделушки?
– Тогда почему ищет себе невесту так далеко от дома? – упрямилась мать.
Шаги настоятеля стихли. Послушник поглядел на небо: облака над землёй Бразилис были ленивыми и большими, не то что в родной Коимбре.
Вдруг ветер швырнул ему в ухо не то вой, не то песню. Давид поспешил на звук, прижался бровью к дверной щели: в сумрачной мастерской тощий негр снимал с дерева стружку и скулил, как щенок, которому телегой передавило лапу.
Давид открыл дверь, застыл на пороге. Не зная, как утешить страждущего, раскрыл книгу.
— Кто обопрётся на камень, не будет ни дрожать, ни сомневаться…
Кабра остановил стружку, поглядел на дверь и встретился глазами со своим камнем.
Едва пришёл ответ, достал из тайника в стене шестнадцать слитков. Придирчиво оглядел карету, в которой собирался поехать за Исабель Гарсия Д’Авила. Из всех знатных девиц он, воришка из Бирмингема, выбрал единственную королевской крови. Слухи об её отце, монаршем бастарде, были для него весомее любой родословной. Похлопал по бокам лошадей и улыбнулся, даже показав зубы. В предвкушении ласк омертвелый бутон его сердца раскрылся, словно цветок-хищник в джунглях. Гейт забрался в карету. Лошади понеслись, но пыль не поднялась за его повозкой. Ленивое эхо стука копыт не повторило.
В Вила-Рике странница первым делом направилась в еврейскую лавку и обменяла отцовский портсигар из слоновой кости на рейсы. Сняла дешёвую хижину на окраине за мостом, заварила стебельки руты, которая делает умнее и чувствительнее к обману. Пила настой по утрам, днями ходила от шахты к шахте, называла фамилию жениха, но ответа не получала.
Рассвет не наступал. Солнце задержалось над Старым миром: осталось погреть колонны Севильи; зацепилось лучами за каменные узоры на церквях Саламанки; застыло пересчитать овец на полях Азоров.
Кабра поглядывал в раскрытую дверь, руки работали сами. Нитка, которая раньше соединяла их с сердцем, повисла где-то в пустоте над желудком.
— Иди сюда, паренёк.
Сердце Гейта заколотилось, как град по крыше.
— Выбирай: год в тюрьме или на корабль сегодня.
— О каком корабле вы говорите, мистер?
— Большом, мой мальчик. Вместо того чтобы жить в подземелье, будешь служить английской короне. Нам нужны такие, как ты, падкие на соблазны.
Солнце не появлялось. Ночные бабочки крали мёд из церковных ульев. Подземные реки то шумели, то затихали. Духи перекрёстков шептались, ожидая, пока пройдёт какой-нибудь одинокий путник. Кабра, вздыхая, дотачивал шестое предплечье с креплением-дыркой. Во время пасхальной процессии монах под платформой потянет за нитку, в самый неожиданный миг деревянный святой Пётр встанет и этой самой рукой перекрестит своих подопечных. Те в экстазе заплачут, упадут на колени, купят у священника очиститель для совести на последние деньги. Никаким мартинам-лютерам с их речами не разбить такой крепкий союз паствы и церкви.
Cлайд с цитатой