Мечтатели смотрят вверх,
Писатели смотрят в лист.
Лист неизбежно бел,
Невыносимо чист.
Мир полон ярких клякс,
Где же его предел?
В утренний сонный час
Свет неизбежно бел.
Мечтатель посмотрит вверх,
Писатель захочет выть.
Мечтатели смотрят вверх,
Писатели смотрят в лист.
Лист неизбежно бел,
Невыносимо чист.
Мир полон ярких клякс,
Где же его предел?
В утренний сонный час
Свет неизбежно бел.
Мечтатель посмотрит вверх,
Писатель захочет выть.
Я не сказал ни слова, ушёл в тумане. И вскоре опять забыл. И совсем не думал, что стал писателем.
Великие детские писатели были настоящими писателями, они никому не подражали, они не ставили своей целью заработать много денег или навязать какую-то идею. Они просто писали о своих мечтах.
Эта радость проста:
Любимые строки великих спасать,
И вечно беречь их устами в уста.
Пошлость собственной мечты была так заметна, что Таня понимала: даже мечтать и горевать ей приходится закачанными в голову штампами, и по-другому не может быть, потому что через все женские головы на планете давно проложена ржавая узкоколейка, и эти мысли — вовсе не ее собственные надежды, а просто грохочущий у нее в мозгу коммерческий товарняк.
Словно бы на самом деле думала и мечтала не она, а в пустом осеннем сквере горела на стене дома огромная панель, показывая равнодушным жирным воронам рекламу бюджетной косметики.
— Вот, например, Хемингуэй...
— Средний писатель, — вставил Гольц.
— Какое свинство, — вдруг рассердился поэт. — Хемингуэй умер. Всем нравились его романы, а затем мы их якобы переросли. Однако романы Хемингуэя не меняются. Меняешься ты сам. Это гнусно — взваливать на Хемингуэя ответственность за собственные перемены.
— Может, и Ремарк хороший писатель?
— Конечно.
— И какой-нибудь Жюль Берн?
— Еще бы.
— И этот? Как его? Майн-Рид?
— Разумеется.
— А кто же тогда плохой?
— Да ты.
Прежде чем выбирать мечту, посмотри внимательно прейскурант. Потянешь ли ты ту или иную мечту? Может, проще сразу от нее отказаться, чем дать ей потом отпилить от тебя по кусочку?
Когда мы отрекаемся от мечты и обретаем умиротворение, то вступаем в короткий период спокойной жизни. Но потом убитые мечты начинают разлагаться и тлеть внутри нас, отравляя всё наше существование. Мы становимся жестокими сначала с близкими людьми, а потом и с самим собой.
Писательство все чаще и чаще кажется мне родом недуга, эдаким странным вирусом, который отделяет автора от других людей и побуждает его совершать бессмысленные поступки (к примеру, запираться в комнате и долгими часами сидеть перед чистым листом бумаги вместо того, чтобы ласкать юное создание с нежной кожей).
В свой сон зову тебя в ночи,
Чтоб пить из губ твоих дыханье,
Нет, нет, не говори, молчи,
Пусть будет таинством свиданье.
Не говори мне лестных фраз,
Что хочешь вымолвить, я знаю,
И в колдовстве зелёных глаз,
Я безвозвратно пропадаю.
Устами Ангела печать
Мечты наложена на душу,
И неземную благодать
Святым признаньем не нарушу.
В мой сон приходишь ты в ночи,
Чтоб пить из губ моих дыханье,
Нет, нет, не говори, молчи...
Исполнит вещий сон желанье.