Играть! Когда точно в бреду я,
ни слов и ни поступков своих не понимаю!
И всё же должен я играть!
Что ж, ты разве человек?
Нет, ты паяц!
Ты наряжайся и лицо мажь мукою.
Народ ведь платит, смеяться хочет он.
А Арлекин похитит Коломбину.
Смейся, Паяц, и всех ты потешай!
Ты шуткой должен скрыть рыданья и слёзы,
а под гримасой смешной муки ада. Ах!
— Я любовника хочу знать имя,
того, с которым обнималась ты,
подлая девка!
— Паяц! Паяц!
— Нет! Я не Паяц!
Взгляни, лицо моё бледнее смерти
от жажды жгучей мщенья!
Нет, я так опозорен,
что смыть позор я должен кровью,
одною кровью,
тебе клянусь я!..
Нет, я не Паяц!..
Я лишь безумец...
Как страшно он смотрел!
Свой взор к земле я склонила,
чтоб о тайне моей
он не догадался!
Что, если б он застал нас...
Ведь он такой свирепый!..
Но полно, довольно!
Воображенья то лишь призрак мрачный!
О, как прекрасно здесь светит солнце!
Моё сердце трепещет,
душа полна блаженства,
всё меня негой страстно наполняет!
Не думаю, что существуют еще народы, которые пережили бы больше страданий, чем евреи. Евреев избирают объектом ненависти и клеветы при каждом удобном случае.
— Что, опять бежать задумал? Ну беги, беги... Куда ты всё бежишь? Чего ищешь? Не ищи, Толечка, не найдешь... А я тебя ждала. Все ждалочки изгрызла.
— Ждала, говоришь, да? Это я верю, Тая, что ты меня ждала. Только ведь ты не одна меня ждала.
— Ты что?
— Ты в компании меня ждала, поэтому тебе и хочется, чтобы у меня в Свердловске кто-то был... Если бы у меня кто-то был, я бы тебе сказал — врать не стал бы. А ты обмануть меня хочешь.
— Ты что, не протрезвел, что ли?
— Выходи, Тая, за майора. За Лабарзина не надо, он скользкий человек. А за майора — иди. [Тая отворачивается и плачет.] Ну вот видишь, ты плачешь. Я ведь когда это тебе говорил, думал, что ты мне по морде дашь, на колени встанешь, будешь умолять, что никогда этого не было и быть не могло, всё это ложь и поклёп. Во мне ведь надежда целый день жила, что ты мне в глаза плюнешь. А ты плачешь, и я понимаю — это так.
— Нет! Нет, Толечка, ты не уйдёшь! Ну скажи, скажи, что ты меня любишь! Ведь если бы не любил, то не бросил бы. Толечка, ты же честный в любви! Я так перед тобой мучаюсь, так мучаюсь... Толь, ну скажи, скажи — я всё для тебя сделаю!
— Ты уже всё, Тая, сделала.
Сгусток крови, злобы сгусток.
Это люди, говоришь?
Это люди, кроме шуток.
Ночь упала на Париж.
Было ль время добрых истин,
Был ли гармоничный век?
Отчего, скажите, в жизни
Так страдает человек?
Шуршит занудно дождик моросящий.
Душа моя в тревоге и тоске.
Я человек, по-моему, пропащий.
Зачем я строил планы на песке?
Сгустились надо мною злые тучи
И вдруг я оказался не у дел.
Ну почему такой я невезучий?
Ну почему страданья — мой удел?
Самые тяжкие страдания незаметны — рыдания в углу, разрывание на себе одежды. Нет, хуже всего, когда твоя душа плачет, и что бы ты ни делал, её невозможно утешить. Её часть чахнет и становится шрамом на той части твоей души, что выжила.
С пылающим лицом стоял он в темном углу, страдая из-за вас, белокурые, жизнелюбивые счастливцы, и потом, одинокий, ушел к себе. Кому-нибудь следовало бы теперь прийти! Ингеборг следовало бы прийти, заметить, что он ушел, тайком прокрасться за ним и, положив руку ему на плечо, сказать: «Пойдем к нам! Развеселись! Я люблю тебя!..» Но она не пришла.
Cлайд с цитатой