Когда плачешь, сердце сокращается и расширяется иначе.
Грусть, тоска и боль привлекают и искушают. Эти чувства несравненно легче делить с другими, чем счастье.
Когда плачешь, сердце сокращается и расширяется иначе.
Грусть, тоска и боль привлекают и искушают. Эти чувства несравненно легче делить с другими, чем счастье.
Я тоже переоценила сексуальность. Со мной тоже это случилось. Со мной, постоянной пациенткой психотерапевтов. Потому что мне так требовались чувства.
Она тосковала. Тосковала по нему постоянно. Кроме жажды и она испытывала только одно: тоску. Ни холода, ни жары, ни голода. Только тоску и жажду. Ей нужны были только вода и одиночество. Только в одиночестве она могла погрузиться так, как ей хотелось.
Засыпала она со слезами на глазах и со слезами просыпалась.
Её друзья видели это. Они не давали ей никаких советов. Потому что были её хорошими друзьями.
И когда я об этом думаю, то так отчаянно тоскую по тебе, что мне хочется плакать. И я не уверен, то ли от этой печали я так тоскую, то ли от радости, что я могу тосковать.
Даже сон не приносил отдыха. Она не тосковала, потому что, когда спишь, не тоскуешь.
Стоит мне немного пожить без радости и без боли, подышать вялой и пресной сносностью так называемых хороших дней, как ребяческая душа моя наполняется безнадежной тоской, и я швыряю заржавленную лиру благодарения в довольное лицо сонного бога довольства, и жар самой лютой боли милей мне, чем это здоровая комнатная температура.
Ей хотелось только пить и тосковать. А временами ей хотелось ещё и умереть. Лучше всего от приступа воспоминаний.
Я внезапно почувствовала, что очень хочу быть больной. Сперва быть смертельно больной, а потом где-нибудь зарыться. Так, чтобы никто и никогда меня не нашел. Взять своего любимого плюшевого лося, прижаться к нему и зарыться на самом пустом дачном участке за городом.