Отвратительное оцепенение, словно уже потерял чувствительность, а мозги ссохлись. За исключением редких минут, я живу, сам себе не принадлежа, с тяжелейшим чувством вины и неслыханного позора. Воспоминания о замыслах, из-за лени или дурного настроения брошенных уже в начале, чувствуешь себя худшим из дезертиров. Да, обожествление тоски не может пройти безнаказанно.
За два месяца не написал ни слова. Опять одолела старая лень. Единственная деятельность — сожаления и упрёки. С каждым днём я продвигаюсь в презрении к себе еще на шаг. Идеи, которые лопаются как гнилые нитки, замыслы, брошенные в самом начале, мечты, которые с ожесточением, с методичностью затаптываешь. Тем не менее я только и думаю что о работе, только в ней и вижу спасение. Если я не сумею реабилитироваться в собственных глазах, я пропал — и бесповоротно. Слишком много неудачников я видел вокруг и ни за что не хочу стать одним из них. Но может быть, я уже один из них...
Весь день — состояние острейшей ностальгии, ностальгии по всему: по родине, детству, тому, что своими руками разрушил, по стольким пустым годам, стольким бесслезным дням... Не гожусь я для «жизни». Я был создан для существования совершенно дикого, в абсолютном одиночестве, вне времени, в призрачном, закатном раю. Призвание к тоске я довёл до степени порока.
Отождествлять божество с некой личностью унизительно и примитивно. Но для воспринявшего Писание бог никогда уже не будет идеей или безликим началом. Двадцать веков ожесточенных препирательств не могут забыться в один день. Наша духовная жизнь, опирается ли она на Иова или на апостола Павла, — это сплошные распри, сцены, скандалы. Смелые обличения атеистов доказывают одно: все их атаки явно нацелены на кого-то. А потому им нечем особенно гордиться: не так уж они эмансипированы, как им хочется думать, поскольку представляют себе Бога в точности так же, как верующие.
«Тебе не нужно заканчивать свою жизнь на кресте, ибо ты родился распятым» (11 декабря 1963 года).
Чего бы я только не дал, чтоб вспомнить, что вызвало во мне столь дерзкое отчаяние!
В отрицании меня всегда соблазняла возможность занять место всех и вся, сделаться своего рода творцом мира, по собственному усмотрению располагать им, как будто ты принимал участие в его постройке, а потому имеешь полное право, больше того — обязан обратить его в развалины. Желание уничтожать, напрямую следующее из духа отрицания, отвечает нашему глубочайшему инстинкту — своеобразной ревности, какую в глубине души несомненно испытывает каждый из нас к первосущему, его месту в мире, идее, которую он представляет и символизирует. Понапрасну я зарывался в мистиков: по сути, я всегда был на стороне Демона. Не умея сравняться с ним в силе, я старался не уступать ему в гордыне, ядовитости, самовольстве и своенравии.
Сомневаться в окружающем — вещь обычная; усомниться в себе — вот настоящая мука. Только такой скепсис доводит до головокружения.
По сути, ирония — это признание в жалости к себе или маска, под которой эту жалость скрывают.
Мной, семнадцатилетним юношей, жадным до всяческих крайностей и ересей, владела страсть делать последние выводы из любой идеи, добиваться предельной точности вплоть до извращения, до вызова, возводить своё бешенство в систему. Иными словами, я загорался от чего угодно, только не от полутонов.
Какое точное выражение: «покушаться на чьё-то время». Время — это всё, чем мы живём и на что только и можем покушаться.
Неуверенность, всегдашняя причина неудач в практической жизни, — прямой, иначе говоря, единственный источник какого бы то ни было внутреннего богатства.
Cлайд с цитатой