Выход на сцену — испытание, даже если выходишь в двухтысячный раз.
0.00
Мне кажется, восхищение вундеркиндом лежит в плоскости не достоинств, но недостатков человеческой натуры. Ведь так же глазели на корриду, бои гладиаторов и публичную казнь.
Полина Осетинская. Прощай, грусть
Другие цитаты по теме
Cлайд с цитатой... слушать музыку, помимо удовольствия – еще и работа, для многих непривычных трудиться душой – тяжелая и кропотливая.
«Дружба – понятие круглосуточное» и требует от нас не меньше душевного труда, времени, самоотдачи, чем прочие разновидности духовной деятельности. Обычно тебе возвращается пропорционально вложенным усилиям.
«Дружба – понятие круглосуточное» и требует от нас не меньше душевного труда, времени, самоотдачи, чем прочие разновидности духовной деятельности. Обычно тебе возвращается пропорционально вложенным усилиям.
— Вы весь в своих мыслях, вы слишком много думаете.
— Я в этом сомневаюсь.
— Нет-нет-нет, вы не связаны ни с одной частью тела, в вас нет напряженности, а эта сцена — борьба, это гонка. И потом вы читаете её горизонтально, не бойтесь изучить вертикальное. И не учите слова — пусть слова учат вас.
— Может, просто переспать с продюсером?
Не будьте естественны, — говорил он актерам. — На сцене не место этому. Здесь всё — притворство. Но извольте казаться естественными.
Если земля уйдет из-под ног твоих,
Если толпа осудит и сгинет сцена,
Вспомни, что ты тихонько, молча любим,
И не потому, что зрелища я хотела.
Если бессмыслицей станет привычный круг,
Смыслов моих возьми, чтоб посеять новый.
Если не хватит поддержки любящих рук,
Смело бери её в каждом прочитанном слове…
— Когда выходите на сцену — нужно выносить с собой энергию!
— Сцена — это не спорт!
— Это война! Мы должны выйти и порвать их. Либо мы их, либо они нас.
— Вот кто грозится, уже проиграл, а зритель не туалетная бумага, чтобы его рвали. Единственное, что мы можем дать им, здесь и сейчас, это самих себя, потому что люди приходят смотреть на людей, и не просто на людей, а на личность. Если ты никто, никто не будет на тебя смотреть.
Я раскинул руки, чтобы обнять этот прекрасный, совершенный, трагичный, болезненный, божественный, живой, настоящий мир — и взлетел. А сероглазая женщина, моя повзрослевшая школьная растрепанная синица, стояла рядом и молча смотрела. Нет, я не любил ее. Я не любил никого. Не хватало времени, сил, воздуха — вместить сущее, немилосердно разрывающее душу. Как мал человек, но как огромен замысел. Лены, Светы, Даши, Маши, руки, плечи, губы, прикосновения, поцелуи, нежность, секс — все это становилось вторичным на фоне великого механизма созидания в тесных для него застенках человеческой плоти. Стихи проходили насквозь, музыка замыкалась в бесконечность, бездна человеческих глаз ждала в зале, а сцена стонала от падающего на нее неба. И над этим беспокойным морем декораций парил я, парили мы — я и огромный великий мир.