Город спит, окутан мглою,
Чуть мерцают фонари...
Там далёко, за Невою,
Вижу отблески зари.
В этом дальнем отраженьи,
В этих отблесках огня
Притаилось пробужденье
Дней тоскливых для меня...
Город спит, окутан мглою,
Чуть мерцают фонари...
Там далёко, за Невою,
Вижу отблески зари.
В этом дальнем отраженьи,
В этих отблесках огня
Притаилось пробужденье
Дней тоскливых для меня...
Луна проснулась. Город шумный
Гремит вдали и льет огни,
Здесь всё так тихо, там безумно,
Там всё звенит, — а мы одни...
Осенний вечер так печален;
Смежает очи тающий закат…
Леса в безмолвии холодном спят
Над тусклым золотом прогалин.
Озер затихших меркнут дали
Среди теней задумчивых часов,
И стынет всё в бесстрастьи бледных снов,
В покровах сумрачной печали!
Не йди темної ночі,
Ми відкриваєм з тобою Едем навмання.
Сльози твої дівочі
Стали перлинами нового світлого дня.
Не уходи в темной ночи,
Мы открываем Едем наугад.
Слезы, твои девичьи
Стали жемчужинами нового светлого дня.
Город пах запертой в сундуке тканью. Пах чёрным вином из зарытого под землёй кувшина. Встречные в шерстяных пончо глядели на меня, как Каин на брата. Мулатки скребли мётлами тротуар вдоль магазинов.
Утро холодное, мокрые улицы -
сердце скучает по прежней весне.
Выпрямить спину и не сутулиться
что-то мешает сегодня мне.
Как бы срастись нам? Как бы нам встретиться?
Город застыл: ни людей, ни машин!
Сердце уже ни на что не надеется,
будто закрыто на карантин.
Хочется жизни обычной! Обыденной!
С книжкой в трамвай, и гонять по Москве.
Хочется выползти/ выбежать/ выйти нам,
спать до рассвета в весенней траве.
Кофе в ладони и свежую булочку
взять у кондитера, сесть на скамье!
После, свернув, на любимую улочку,
видеть как все улыбаются мне!
И, нагулявшись, вернуться к полуночи.
Вместе с тобой. И до самой зари
робко молчать о волнительном будущем,
чувствуя свет, проходящий внутри.
В детстве мне переулки больше нравились, чем улицы. И в них до сих пор еще что-то осталось для меня от их прежнего очарования. В них мне было интереснее играть, в таких красивых и уютных. И деревья, и кусты, и ограды склонялись к тебе и иногда касались тебя, словно у них были руки и им нравилось ощупывать твое лицо и выяснять, бывал ли ты здесь прежде. И они узнавали тебя. Было такое чувство, будто некая общая тайна связывает тебя с переулками и с теми предметами, что там находились. А вот улицы... что ж, улицы всегда были одними и теми же, на них всегда приходилось быть начеку, чтобы тебя не переехали машины, а в окнах домов вечно торчали чьи-то лица и смотрели глаза, суя свои носы не в свое дело — если можно так выразиться, что у глаз бывали носы.
Но всего за пятнадцать минут воздух так щедро разбавили чернилами, что, если бы не фонари, от Земли остался бы только пятачок двадцати шагов в радиусе и со мной в центре.