Мария Фариса. Бразилис

Прижимая к груди сумку с бумагами, зашагала к бару. Там грела ладони над паром от кофе: холод, как и вода, нагрянул внезапно. Лес вдалеке волновался. Пальмы у церкви Бом-Жесуса уклонялись от молний. Птицы жались друг к другу на балке под крышей бара. Одна соседка напомнила другой о наволочках на балконе. От влаги соль собралась комками в солонке — донышке пивной банки.

Порыв ветра. Сквозняк захлопнул дверь. Повариха зашла за стойку и сказала бармену, что сырный хлеб не поднялся в печке.

— В дождь всё идет не как надо, — пробормотал мужчина.

0.00

Другие цитаты по теме

Ладони и глаза всё время мокли, словно дожди внутри неё не прекращались.

Жизнь замедлилась после многолетнего вихря. Днём Гейт курил на балконе трубку и рисовал в альбомах. Ночью смешивал ром и морфий, чтобы сны не снились. А проснувшись, вновь с упоением окунался в своё тропическое безделье.

Рассвет не наступал. Солнце задержалось над Старым миром: осталось погреть колонны Севильи; зацепилось лучами за каменные узоры на церквях Саламанки; застыло пересчитать овец на полях Азоров.

Кабра поглядывал в раскрытую дверь, руки работали сами. Нитка, которая раньше соединяла их с сердцем, повисла где-то в пустоте над желудком.

Оказалось, и у кофе, и у замужества, запах приятнее вкуса.

К белокожим, которые обшаривали мои реки, пещеры, добавлялись другие, привозили лопаты и кирки. Пригоняли в оковах людей чёрных. Все разом вгрызались в моё тело, как термиты в мягкую древесину. Когда находили очередной тайник, стучали, копали. Не останавливались, пока гора не делалась пустой, как сухая тыква. По холмам расползались новые города — Самана, Сан-Жоао, Конгоньяс. Моё золото и серебро, прозрачные самоцветы потянулись к берегам в сундуках, на повозках. Их грузили на корабли — так часть меня пропадала за океаном. Лишь немногое возвращалось в поклаже напудренной остроносой знати, да в мешочках, вшитых в одежду простолюдинов.

Шаги настоятеля стихли. Послушник поглядел на небо: облака над землёй Бразилис были ленивыми и большими, не то что в родной Коимбре.

Вдруг ветер швырнул ему в ухо не то вой, не то песню. Давид поспешил на звук, прижался бровью к дверной щели: в сумрачной мастерской тощий негр снимал с дерева стружку и скулил, как щенок, которому телегой передавило лапу.

Давид открыл дверь, застыл на пороге. Не зная, как утешить страждущего, раскрыл книгу.

— Кто обопрётся на камень, не будет ни дрожать, ни сомневаться…

Кабра остановил стружку, поглядел на дверь и встретился глазами со своим камнем.

— Иди сюда, паренёк.

Сердце Гейта заколотилось, как град по крыше.

— Выбирай: год в тюрьме или на корабль сегодня.

— О каком корабле вы говорите, мистер?

— Большом, мой мальчик. Вместо того чтобы жить в подземелье, будешь служить английской короне. Нам нужны такие, как ты, падкие на соблазны.

Он замолчал. С его волос, бороды текли струи. Широкую грудь облепила рубашка. Взял мою ладонь, обернул её вокруг рукоятки зонта и исчез за простыней ливня.

Я осталась одна. Шум дождя из того дня продержался в моей голове до Лиссабона.