Поселилась и пригрелась
В моем сердце крыса-ревность.
Гложет сердце крыса-ревность.
Я могу убить её,
Но вместе с ней убью и сердце я.
Поселилась и пригрелась
В моем сердце крыса-ревность.
Гложет сердце крыса-ревность.
Я могу убить её,
Но вместе с ней убью и сердце я.
Когда в соитии с моей душой
Зачал любовь я, сколь ей было радо
Всё существо моё! Казалось, чадо
Желанное мне послано судьбой.
Но страсть была беременна бедой
И родила дитя — исчадье ада.
И вот отравлена моя отрада,
А в жилах — яда яростный настой.
Яд ревности! Перед тобою зависть,
Твоя сестра, привычная к отравам,
И та не в силах страха побороть.
Окрасился месяц багрянцем,
Где волны шумели у скал.
— Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя поджидал.
— Я еду с тобою охотно,
Я волны морские люблю.
Дай парусу полную волю,
Сама же я сяду к рулю.
— Ты правишь в открытое море,
Где с бурей не справиться нам.
В такую шальную погоду
Нельзя доверяться волнам.
— Нельзя? Почему ж, дорогой мой?
А в прошлой, минувшей судьбе,
Ты помнишь, изменник коварный,
Как я доверялась тебе?
— Предлагаю выпить! — крикнул я, взбираясь на стул и торжественно поднимая бутылку пива, мимоходом выхваченную у кого-то из «братьев».
— За подонков! — Я указал на Брэда.
— И за девчонок, которые нас бросают! — Я поклонился Эбби. У меня перехватило дыхание.
— За офигенное удовольствие терять женщину, которая была твоим лучшим другом и в которую ты сдуру влюбился!
Едва зима войдёт в свои права,
Как вдруг, лишаясь сладкозвучной кроны,
Свой изумруд на траур обнажённый
Спешат сменить кусты и дерева.
Да, времени тугие жернова
Вращаются, тверды и непреклонны;
Но всё же ствол, морозом обожжённый,
В свой час опять укутает листва.
И прошлое вернётся. И страница,
Прочитанная, снова повторится...
Таков закон всеобщий бытия
И лишь любовь не воскресает снова!
Вовеки счастья не вернуть былого,
Когда ужалит ревности змея.
Но где исток разлада и измены?
Кто мне докажет, что вина моя?
Ужели в одиночку должен я
Убитую любовь тащить со сцены?
Я спал, и я очнулся ото сна;
Влюбленные, не ошибитесь вы хоть! -
В любви законов нет, одна лишь прихоть.
Я верил в верность; вот моя вина.
В чащобах темной ревности блуждая,
Я заблудился между трёх стволов;
Марионетка в балагане снов,
Я думал, что вселенной обладаю.
О, если б только пошлой суеты
Не видеть, — я бы шествовал с отвагой,
Качая шляпой и махая шпагой, -
Прекрасный, гордый принц ее мечты!
Надежду я питал,
ослеплённый безумец,
не на любовь -
на благодарность!
В твоей же душе
один порок я вижу,
и в сердце твоём -
нет места для любви!
Только после того, как Георгий стал импотентом, он вдруг осознал, что способен на ревность. Мысль, что жена станет ему изменять, терзала его сердце.
«Я убью её, – думал он. – Я не выдержу и убью её. Лучше пусть она изменяет под моим присмотром, а не в тайне от меня. Никакая женщина не сможет любить импотента. Все это сказки!»
Георгий был настолько уверен в правильности своих умозаключений, что не понимал, как собственноручно разрушал свой брак.
А теперь... Он кивал Исидору, а сам ловил в себе странную новизну, поначалу приписывая её похмельной чудноватости бытия, но потом понял, в чём дело. Теперь, когда вышла наружу вся правда, его перестали терзать ревнивые фантазии. Обманутый муж больше не воображал, мучаясь, постельное сообщничество Ласской и шефа. Наоборот, он словно накрыл дорогие останки любви гробовой крышкой, оставив дотлевать в безвестной темноте.
... злоба наконец утихла, превратившись в глухую тоску. Желание рвать и метать отпустило — теперь ему хотелось лишь завыть от бессилия, уйти куда-нибудь прочь от посторонних глаз, от знакомых и незнакомых людей, скрыться в пустынях, чащобах и снегах, остаться в одиночестве. Хорошо быть одному — ибо отшельнику никогда не испытать подобных мук. Отшельнику не познать ни любви, ни ревности, ни злобы, ни предательства. Счастливчики...