Иногда и сам я думаю, что мы не хотим рая, но много чаще я не знаю, хотим ли мы чего-нибудь еще.
Стыд хорош не сам по себе, а потому, что он побуждает нас заглянуть в свое сердце.
Иногда и сам я думаю, что мы не хотим рая, но много чаще я не знаю, хотим ли мы чего-нибудь еще.
Самое большое зло творят теперь не в мрачных притонах и вертепах, которые описывал Диккенс, даже не в концлагерях — там мы видим результаты. Его зачинают и рождают (предлагают, поддерживают, разрабатывают) в чистых, теплых, светлых кабинетах, аккуратные, чисто-выбритые люди, которым и голоса повышать не надо.
Каждый из нас представляет себе Рай как прекрасное общество, полное чудесной вседозволенности, абсолютно лишенное каких-либо запретов. Но никто не догадывается, что и в Раю могут быть свои жестокие правила.
Сквозь слёзы невозможно увидеть каков на самом деле мир. Так и с желаниями. Чем настойчивей мы требуем, тем меньше получаем, а если и получаем, то отнюдь не лучшее. Бодрый призыв: «А теперь давайте побеседуем по душам» — как правило, повергает собеседников в гробовое молчание. Лучший способ заработать бессонницу — лечь с мыслью о том, что этой ночью вам крайне необходимо выспаться. Изысканным напитком не утолить жажду. Также и со скорбью: чем больше с ней носишься, тем непроницаемей завеса, и вот уже кажется, будто, взывая к ушедшим, мы на самом деле кричим в пустоту. «Просящие» (по крайней мере, слишком настырно просящие) и впрямь не получают. Но лишь потому, что руки заняты.
— Эслан, — проговорила Люси, — скажи, пожалуйста, по-твоему «скоро» — это когда?
— Для меня «скоро» значит когда угодно, — промолвил Лев и исчез, оставив девочку наедине с чародеем.
Нельзя делать зло, потом раскаяться и этим заслужить прощение. Почему в рай попадают такие люди?