Он вспомнил руки матери. Ее
Все в мелких ссадинках худые пальцы.
Они с рассветом брались за белье
И с темнотой — за спицы или пяльцы.
Такие быстрые, как ни следи,
Все что-то надо тормошить и трогать.
Она в гробу впервые их, должно быть,
Сложила неподвижно на груди.
Так в комнату к нам входят только раз,
Чтоб или в ней остаться вместе с нами,
Или, простившись с этими стенами,
Надолго в них одних оставить нас.
А кто может ещё быть ближе [матери]? Ближе никого не будет. Никогда. Я почему-то, как показывает жизнь, в этом убеждён и уверен, что даже жена тебе не станет ближе, чем мать. И рвётся какая-то связь внутренняя, очень мощная. Боль никуда не уходит, она становится тупее. А все эти сказочки про время; то, что оно лечит. Нихера оно не лечит! Оно только калечит!
Мне кажется, когда убивают ребенка, на самом деле умирают два человека. Вот только матери приходится еще долго терпеть сердцебиение.
И взгляд такой, как будто вдруг она
Заметила посередине фразы
Глаза мужчины, койку у окна
И ключ в двери, повернутый два раза.
Нет, не повернутый. Но все равно,
Пусть три шага ты мне позволишь взглядом.
Шаг к двери — заперто. Шаг к лампочке — темно.
И шаг к тебе, чтоб быть с тобою рядом...
Через много лет после смерти матери я составил список всех случаев, когда она за меня постояла, и всех случаев, когда я не постоял за мать. Грустный дисбаланс. Почему дети требуют всего на свете от одного родителя, а другому все прощают?
Ты в этом не раскаешься сначала,
Потом раскаешься, потом тебе
Еще придется каяться, что мало
В чем каяться нашлось в твоей судьбе.
— Вы знаете, кто такой Василий Игнатенко?
— Нет.
— Он был пожарным, умер через две недели после взрыва. Я встречалась с его вдовой, она родила ребенка. Девочку, которая прожила всего четыре часа. Врачи сказала, умерла бы мать, если бы не была беременна. Ребенок впитал всю радиацию. Ее ребенок. Мы живем в стране, где дети должны умирать, чтобы спасти своих матерей. К черту ваши договоренности, к черту наши жизни — кто-то должен сказать правду.
Cлайд с цитатой