Даже в чаше высшей любви содержится горечь.
Если вы хотите высоко подняться, пользуйтесь собственными ногами! Не позволяйте нести себя, не садитесь на чужие плечи и головы!
Даже в чаше высшей любви содержится горечь.
Если вы хотите высоко подняться, пользуйтесь собственными ногами! Не позволяйте нести себя, не садитесь на чужие плечи и головы!
Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти; а где же человек не стоял бы на краю пропасти! Разве смотреть в себя самого — не значит смотреть в пропасть!
... Лучше обезуметь от счастья, чем от неудач, лучше неуклюже танцевать, чем ходить, прихрамывая.
Алчность и любовь — какие разные чувства пробуждают в нас каждое из этих слов, и тем не менее вполне возможно, что мы имеем дело с одним и тем же влечением, получившим лишь два разных названия; первое — никуда не годится с точки зрения тех, кто уже владеет некоей собственностью, — и в таких людях само это влечение утратило всякую остроту, единственное, что их беспокоит, — страх за эту самую «собственность»; второе — придумано людьми неудовлетоворёнными, жаждущими и потому прославляющими его как нечто «хорошее».
Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому женщина не способна еще к дружбе: она знает только любовь. В любви женщины есть несправедливость и слепота ко всему, чего она не любит. Но и в знаемой любви женщины есть всегда еще внезапность, и молния, и ночь рядом со светом. Еще не способна женщина к дружбе: женщины все еще кошки и птицы. Или, в лучшем случае, коровы.
Простор люблю я и воздух над своей землёй; лучше буду спать я на воловьих шкурах, чем на званиях и почестях.
– Быть правдивыми – могут немногие! И кто может, не хочет еще! Но меньше всего могут быть ими добрые.
О, эти добрые! – Добрые люди никогда не говорят правды; для духа быть таким добрым – болезнь.
Я вежлив с ними, как со всякой маленькой неприятностью; быть колючим по отношению ко всему маленькому кажется мне мудростью, достойной ежа.