Лучше подвергнутся страданиям, чтобы избежать смерти, чем пытаться избежать страданий рискуя умереть.
Если никто не замечает твоих страданий, никто и подавно не заметит твоей кончины. Понимаешь?
Лучше подвергнутся страданиям, чтобы избежать смерти, чем пытаться избежать страданий рискуя умереть.
Если никто не замечает твоих страданий, никто и подавно не заметит твоей кончины. Понимаешь?
Как все-таки несправедливо устроена эта самая наша «небесконечная жизнь». Сколько бесполезных, никому не нужных людей живет на свете, недоумков, хамов, убийц, воров, дармоедов, рвачей, а хорошего человека вот нашла смерть, измучила болезнью, иссушила в нем соки, истерзала страданием и убила. Неужто это по-божески? — святой должен страдать за грешных, и грешные, видя муки святого, должны терзаться и обретать его облик? Но что-то много страдают мученики и мало действуют их страдания на человеческий мусор. Он чем был, тем и остался...
Нет разницы, злой ты или добрый, слабый или сильный. Все воины в конечном счете страдают и умирают.
Я мог вообразить себя боксёром.
Я падал как подкошенный и снова
вставал ответить на удар ударом.
Про ветряные мельницы не ведал
я ничего ещё, не знал, что можно
страдать и умирать не понарошку.
«Умереть» – значит для ребенка, который вообще избавлен от вида предсмертных страданий, то же самое, что «уйти», не мешать больше оставшимся в живых. Он не различает, каким способом осуществляется это отсутствие, – отъездом или смертью.
Только смерть способна заставить людей уважать наши страдания; она облагораживает даже самую жалкую нашу хворь.
Демонакт пришел к человеку, который, запершись в темном помещении, горько оплакивал своего сына. Философ заявил, что он маг и может вывести на землю тень умершего, при том, однако, условии, что несчастный отец назовет ему имена трех человек, которым никогда не приходилось никого оплакивать. Человек, потерявший сына, не мог никого назвать.
— Не смешон ли ты, — сказал Демонакт, — считая, что только сам невыносимо страдаешь, и не зная никого, кто был бы незнаком с горем?
— Да, рыцарь, я жажду смерти, но и боюсь ее.
— Почему? Что тебе терять, кроме страданий?
— Мою душу.