Евгений Гришковец

Можно вот так вот мотаться, быть усталым, измотанным, иметь серьёзные финансовые проблемы, быть простуженным, и при этом быть абсолютно счастливым…Абсолютно… просто по той причине, что тебя ждут. И знаете, не просто вот так вот ждут, а ждёт та, которая нужно тебе, чтоб тебя ждала. Потому что есть те, которые ждут, ну и пусть подождут. Дождутся! А можно быть наоборот здоровым, перспективным, успешным и быть абсолютно несчастным, ну, потому что тебя не ждут. Она не ждёт, и кажется, что вообще никто не ждет.

И ещё у тебя есть телефон, и у этого телефона есть номер. И этот номер никто не набирает, потому что она не набирает, и кажется, что никто не набирает. А она не набирает. И при этом у тебя самого в мозгу какими-то огненными цифрами горит её номер, её заветный номер. И ты понимаешь, что не надо его набирать, причём ни в коем случае не надо его набирать, потому что будет только хуже. И как только так подумал – сразу набрал. И сразу стало хуже, причём в любом случае. Ты услышал короткие гудки, значит, она с кем-то разговаривает. С кем? Длинные гудки – она не берет трубку. Почему? Значит, у неё определился мой номер, и она не хочет брать, значит, надо позвонить с такого телефона, который она не знает. Или ты слышишь голос оператора, сообщающий о том, что абонент недоступен. Или её голос, который тебе не рад, и какие-то лживые ответы, или какие-то совсем безразличные вопросы. И ты понимаешь в этот момент, что ты, наверное, вообще никому не нужен. А с этим-то что ты можешь сделать? Если ты ей не нужен, значит, ты никому не нужен. А с этим как ты можешь справиться?

28.00

Другие цитаты по теме

Гипотеза: все несостоявшиеся миры значат не меньше, чем тот в котором мы живем. Следствие: эти скрытые миры причиняют нам огромную боль. Товарищество, община, семья, дружба, любовь и все такое. Без отношений мы потеряны. Это весьма ужасно быть одному.

Любить бога было легко, как легко любить идеал. Жертвенность казалось красивой и радовала возможностью любоваться собой, а отказ от реальности был удобен и не требовал никаких действий и решений. Но любовь есть любовь, и однажды ее чувство потребовало большего. Оно потребовало рук, способных прикасаться и сжимать в объятиях, оно потребовало губ, умеющих целовать, оно пришло к простому выводу бытия: к ценности ношеной блеклой рубашки, под которой изгиб груди прячет дыхание и сердцебиение настоящего, живого, осязаемого человека. Человека, который был ее богом.

Иногда безнадежность хватала меня за горло, тогда я одевался и уходил. И время от времени забывал возвращаться. Тогда я чувствовал себя несчастнее, чем раньше, потому что знал: она ждет меня и ее большие печальные глаза устремлены вдаль. И я возвращался как человек, у которого есть долг. Ложился на кровать, а она ласкала меня; я изучал морщинки у ее глаз и корни ее волос, где пробивалась рыжина. Лежа так, я часто думал о той, другой, которую любил, думал: вот бы она лежала рядом со мной…

Те долгие прогулки я совершал триста шестьдесят пять дней в году! – и вновь повторял их в мыслях, лежа рядом с другой женщиной.

Сколько раз с той поры я прокручивал в голове эти прогулки! Самые грустные, унылые, мрачные, бесцветные, безобразные улицы, когда либо созданные человеком! В душе отзывалось болью мысленное повторение тех прогулок, тех улиц, тех несбывшихся надежд. Есть окно, да нет Мелизанды; сад тоже есть, да нет блеска золота. Прохожу опять и опять: окно всегда пусто. Те же дома, те же трамвайные пути, все то же. Она прячется за занавеской, она ждет, когда я пройду мимо, она делает то или делает это… но нет ее там, нет, нет, нет.

Иногда безнадежность хватала меня за горло, тогда я одевался и уходил. И время от времени забывал возвращаться. Тогда я чувствовал себя несчастнее, чем раньше, потому что знал: она ждет меня и ее большие печальные глаза устремлены вдаль. И я возвращался как человек, у которого есть долг. Ложился на кровать, а она ласкала меня; я изучал морщинки у ее глаз и корни ее волос, где пробивалась рыжина. Лежа так, я часто думал о той, другой, которую любил, думал: вот бы она лежала рядом со мной…

Те долгие прогулки я совершал триста шестьдесят пять дней в году! – и вновь повторял их в мыслях, лежа рядом с другой женщиной.

Сколько раз с той поры я прокручивал в голове эти прогулки! Самые грустные, унылые, мрачные, бесцветные, безобразные улицы, когда либо созданные человеком! В душе отзывалось болью мысленное повторение тех прогулок, тех улиц, тех несбывшихся надежд. Есть окно, да нет Мелизанды; сад тоже есть, да нет блеска золота. Прохожу опять и опять: окно всегда пусто. Те же дома, те же трамвайные пути, все то же. Она прячется за занавеской, она ждет, когда я пройду мимо, она делает то или делает это… но нет ее там, нет, нет, нет.

Если человек должен быть одинок, пусть он действительно будет одинок и не насилует своих инстинктов и чувств фальшивой близостью.

Но ей был нужен не просто мужчина. Она нуждалась в человеке, который бы заботился о ней и о котором заботилась бы она..

И ее губы – раковины, лепестки роз, скорпионьи хвосты, – слово «да» никогда не слетало с этих губ, зато «нет»… «Нет» засунуто за щеку подобно долгоиграющему леденцу. Который она посасывает с тех самых пор, как на ведущей к ней лестнице стали появляться жалкие типы, похожие на меня.

И, в конце концов, сказала себе, что никогда, ни в кого, ни за что.

Из всех знакомых мне одиночеств

Я выбираю, где понадежней.