Первопроходцы перевозили тяжести на быках. И если бык не мог сдвинуть бревно, они не пытались вырастить быка побольше. Мы должны стремиться не к повышению мощности отдельных компьютеров, а к повышению численности компьютерных систем.
Мозг – это гигантский нейрокомпьютер, в несколько тысяч раз более сложный, чем любая вычислительная машина, сконструированная человеком к 2000 году из небиологических элементов.
Когда через несколько лет стоимость приличной цифровой кинокамеры упадет ниже тысячи долларов, а мощность компьютеров возрастет настолько, что сделает спецэффекты и монтаж общедоступными – снимать начнут все. Уже сейчас несколько любителей могут снять «Спасение рядового Райана» за полгода. Через пять лет они смогут то же самое сделать и с «Аватаром». Появятся десятки тысяч любительских фильмов и фестивалей. А Михалков и Кэмерон будут сокрушаться о конце Великого Искусства Кинематографа.
Иисус плакал, Вольтер усмехался; из этой божественной слезы и этой человеческой усмешки родилась та любовь, которой проникнута современная цивилизация.
В отсутствии законов поведения, которые в своей совокупности определяли бы нашу жизнь, нельзя убедиться так же легко, как в отсутствии законченного списка правил действия. Единственный известный нам способ отыскания таких законов есть научное объяснение, и конечно мы никогда... не можем сказать: «Мы достаточно уже исследовали. Законов, которые полностью определяли бы нашу жизнь и поведение, не существует».
На «Последнем танго в Париже» был сложный кастинг. Я хотел снимать Доминик Санда, но она была беременна. Жан-Луи Трентиньян вопил, что не может сниматься голым. Жан-Поль Бельмондо вообще подумал, что я снимаю порно. Хорошо, что я вспомнил о Марлоне Брандо. Ему было 48 или 49 — чертовски привлекательный мужчина. Разделся без проблем.
А от мира, от Вселенной, от всего «прочего» они отвернуты и signum этого, закон этого, орудие этого, «ворота» и «замок» сей священной обители, и есть «стыд». — «Стыдно всех» — кроме «мужа»; то есть не касайся, — даже взглядом, даже мыслью, даже самым «представлением» и «понятием» — того, к чему ты, и каждый другой, и все прочие люди, весь свет — не имеете отношения: потому что это принадлежит моему мужу, и в целой Вселенной только ему одному. Вообще семья — «страшное». В «черте», в магической черте, которую вокруг неё провёл Бог. Таким образом, «стыд» есть «разграничение». Это — «заборы» между семьями, без которых они обращаются в улицу, в толпу, а брак — в проституцию. То есть нашу, — уличную и торговую. Так называемая в древности «священная проституция», наоборот, и была первым выделением из дикого беспорядочного общения полов нашего «священного брака», «церковного брака», «непременно церковного». Без «священной проституции» невозможно было бы возникновение цивилизации, так как цивилизация невозможна без семьи. Внесение «священства» в «проституцию» и было первым лучом пролития «религии» в «семью». Уже тем, что она была именно «священная», она отделилась от «обыкновенной» проституции и затем продолжала все «отделяться» и «удаляться», суживаясь во времени и лицах, пока перешла сперва в «много-женный» и «много-мужний» (полиандрия) брак и, наконец, в наш «единоличный церковный брак». «Измены» в нашем браке суть атавизм полигамии и полиандрии.
«Стыд» и есть «я не проститутка», «я не проститут». «Я — не для всех». Стыд есть орган брака. Стыдом брак действует, отгораживается, защищается, отгоняет от себя прочь непричастных.
Междоусобные войны пережили его и тянулись еще долгое время. Потом пришел мор, потом шведы. Татары стали постоянными гостями на Украине и всякий раз толпами уводили местный люд в неволю. Пустела Речь Посполитая, пустела и Украина. Волки выли на развалинах городов; цветущий некогда край превратился в гигантскую гробницу. Ненависть вросла в сердца и отравила кровь народов-побратимов, и долгое время ни из одних уст нельзя было услышать слов: «Слава в вышних богу, и на земле мир, в человеках благоволение».
Сам факт пакта Молотова — Риббентропа, в принципе, никак не сказался на начале войны. То есть Гитлер бы ее начал в любом случае.
Это борьба традиционного общества с постмодернизмом. Постмодернизм, который отрицает любые морально-нравственные установки, он борется и разрушает традиционное общество. В традиционном обществе все эти вопросы решаются понятно, и прямо, и просто — рубильниками, палками, авторитетом старейшин и так далее. Постмодернизм разрушает традиционное общество. Это общемировой, глобальный процесс. И главный тренд постмодернизма — это как раз отсутствие вообще каких-либо морально-нравственных критериев. И интернет, между прочим, это передовой, авангардный, технологический носитель постмодернизма. Это именно та площадка, та платформа, которая и разрушает эти вещи — авторитеты, мнения, морально-нравственные устои. Потому что там оказалось можно делать всё, быть совершенно безнаказанным и не нести за это никакой ответственности и, более того, — культивировать порок. Поэтому, ничего у вас не получится, пытаться обходить эти темы — не получится. Не получится сохранить свободу интернета и ждать там, знаете, Сергей, при всём уважении... Кричать им: «Остановитесь! Доколе!?» Да плевать они хотели на ваши призывы! Вот в чём дело! Плевать они на это хотели! И они вам об этом пишут! И вы можете там обкричаться: «Остановитесь!» Это никто там не услышит. Потому что это так вкусно, так сладко — зайти туда вот этой вши и почувствовать себя там лидером мнения! Это оргазм, извините за выражение. Человек, который ничего из себя не представляет, вдруг становится лидером мнения! И он несёт всех! Он профессор всех наук! Он всё знает! Он всё понимает! Ему на всех наплевать! Они этим упиваются! Это наркотик! Понимаете? Это и есть постмодернизм! Поэтому, просто вот эти заклинания по поводу интернета — ничего не выйдет. Там придётся возвращаться к механизмам традиционного общества.
Cлайд с цитатой