Когда я была маленькой, я думала, что мир исчезнет, если я умру. Какая детская иллюзия.
Существование мира, когда меня уже нет, казалось мне непростительным.
Когда я была маленькой, я думала, что мир исчезнет, если я умру. Какая детская иллюзия.
Существование мира, когда меня уже нет, казалось мне непростительным.
Греческие Мойры, славянские Суженицы, скандинавские Норны, римские Парки — открой древнюю книгу любого народа и найдёшь их. Одна вытягивает из небытия нить человеческой жизни и крутит её, крутит. Другая наматывает нить на веретено судеб. Третья — режет, когда приходит время. Ножницы щёлкают, звезда падает. На месте, где погасла звезда, появится новая, чтобы однажды тоже упасть вслед за отрезанной нитью.
Она уже стала проводить пасмурные октябрьские утра, сидя у окна своей комнаты, жалея мёртвых и думая, что, не пожелай бог отдохнуть в день седьмой, у него было бы время для того, чтобы сделать мир более совершенным.
— Ему надо было воспользоваться тем днём, тогда бы в мире не было стольких недоделок, — говорила она. — В конце концов для отдыха у него оставалась вечность.
Для неё со смертью мужа не изменилось ничего, за одним-единственным исключением: прежде, при его жизни, для мрачных мыслей у неё была причина.
Наш ум воздвигает слишком много барьеров. Мы живем за частоколом, а иногда нужно подпрыгивать, чтобы за этой стеной увидеть безбрежный мир. Надо дать своим мыслям уплыть, отпустить их в путешествие...
Ты не находишь, что мир, в котором людей убивают и они после этого не умирают, заслуживает название чертовски глупого мира?
Мы были наги. Никаких шансов. Странно, как много времени нужно, чтобы подобная мысль дошла до сознания. Возможно, она по-настоящему никогда не доходит. Мы ведь не умираем от страха, не умираем от дурных новостей, не умираем от уверенности в том, что умрем.
Когда воина начинают одолевать сомнения и страхи, он думает о своей смерти. Мысль о смерти – единственное, что способно закалить наш дух.
Я вижу пятно стремительно тускнеющего неба, я вижу растущие вверх леса, я вижу мерно дышащий океан, хрупкий узор инея на оконном стекле, торжественный силуэт водопада, просвет молний, фары машин, высвечивающие одиноких потерянных прохожих, царственно медлительное движение ледников, разноцветные зонты на улицах, мёртвую птицу на земле, каплю росы на лепестке розы, ветер в твоих волосах... И я соединяю всё в тугую вязь, в единый безусловный непререкаемый виток бытия, целостный, неделимый, который однажды я назову своей прожитой жизнью. В тот день, когда кто-то мне скажет, а я отчаянно, болезненно, безумно не захочу верить, что тот умирающий старик в постели — это я...
Не оттого ли гибнет множество людей, что их убивают своего рода духовные кислоты, внезапно отравляющие все их существо?