И я плачу, потому что и мы встанем в эту очередь, которая никогда и нигде не кончится, ведь конец света — это выдумка, и апокалипсис тоже выдумка, а если он и наступит, то эти скоты его даже не заметят, голод их не коснется, так как они будут пожирать друг друга, пока предпоследний не схавает последнего... пока земля не остановится и не стряхнет с себя всех этих паразитов.
Анджей Стасюк
Все мы рождаемся, едим, кишки у нас приходят в негодность, и мы подыхаем. Никто не пытается стать бессмертным ради самой идеи.
Вполне возможно, мы еще будем тосковать по этому смеху, потому что по дурацким вещам всегда тоскуют.
Ведь мы каждый день говорим о смерти. «Доброе утро, мама. Доброе утро, папа», — а это и означает смерть. Каждое движение зубной щётки, каждый пузырь мыльной пены приближает тебя к ней.
Ведь мы каждый день говорим о смерти. «Доброе утро, мама. Доброе утро, папа», — а это и означает смерть. Каждое движение зубной щётки, каждый пузырь мыльной пены приближает тебя к ней.
... он трус, он из того разряда трусов, которые обороняются до последнего, но никогда не атакуют.
Мы были как дети, осуществляющие каприз — один, второй, третий и так до мгновения, когда мир закачается под крики, точно пьяный, и им станут уже управлять правила, сменяющиеся с минуты на минуту в зависимости от произвола либо случайности, от того, что кому взбредет в голову.
А я шел по узкой постой улице. И вдруг подумал, что время — это пустота, но в то же время и разновидность материи.
Мы были наги. Никаких шансов. Странно, как много времени нужно, чтобы подобная мысль дошла до сознания. Возможно, она по-настоящему никогда не доходит. Мы ведь не умираем от страха, не умираем от дурных новостей, не умираем от уверенности в том, что умрем.