— Не, то ли я тупой, то ли лыжи не едут…
— Ты прямо Макаренко!
— Я взрослую зону держал.
— Не, то ли я тупой, то ли лыжи не едут…
— У меня вообще с ним не очень складывается.
— Ну почему, он мне сказал: «Эх, нам бы такого папу, как дядя Витя!»
— Да зачем ему нужен такой отец?..
— А сегодня мы им фокус покажем. Поможешь?
— Ты уже такой фокус показал, 156-я «Жестокое обращение с детьми» до трёх лет еще плюс к побегу.
— Слушай, рожу попроще сделай, а то страшный, как инфаркт, всех детей перепугаешь.
— На свою рожу посмотри.
— А че ты все время зубами скрипишь? У тебя случайно глистов нет?
— Нет, только геморрой. Сижу с 18 лет.
— Не прижимайся!
— Я и не прижимаюсь.
— Не, ну я чувствую, ты коленками трешься.
— Да педали я кручу!
— Ну и крути... педали...
— Слушай, если тебе что-то не нравится, можешь идти пешком.
— Не, ну чё сразу пешком? Ты просто не прижимайся!
Ты сейчас за ним проследи, как только увидишь, что он протянул свои руки к её... «сердцу», тут же стучи мне в вожатскую.
— Слушай, я тут одну штуку понял, в нашем лагере все прям, как там.
— Где там?
— На зоне. Администрация, режим, запретка, авторитеты, шныри и стукачи. А мы с тобой вертухаи получаемся. Я теперь Вышкина в чем-то понимаю. Ну и на кой тогда когти рвать? Променять одну клетку на другую? Сенека в таком случае сказал бы так: «Весь мир тюрьма, но разного режима».
— Ты к чему клонишь? Че, вернуться хочешь?
— Ни черта ты не понял. Ты вот про свободу твердил, а где она? Есть только то, что ты сам для себя выбрал.
— Ты че, мусор? Какой я тебе черт?
— Какой я тебе мусор? Мы не на зоне. Здесь черт — сказочный персонаж, а петух — птица…
— Вы же сами сказали, нужно стать для детей волшебником. Вот я и стал! Дети же сами хотели Лоховское чудовище посмотреть.
— Лохнесское!