Только самые лучшие умирают молодыми.
Трагедия — умереть молодым?
Только самые лучшие умирают молодыми.
Молодость шлёт нас на отточенное лезвие ножа
За шанс узреть хотя б на миг как надо умирать, как страшно жить.
В юности мы живем так, будто бессмертны. Знание о том, что умрем, вьется над нами, как лента серпантина, не задевая.
Те, кто любят по-настоящему, никогда не стареют; они могут умереть в преклонном возрасте, но они уходят молодыми.
Мало-мальски разумная девушка не согласится связать свою жизнь с тем, кто ежедневно рискует жизнью.
В палату, пропахшую кровью,
Где рядом — живой и мертвец,
Одаренный чьей-то любовью,
Доставлен был юный храбрец.
Столь юный, любимый столь нежно.
И зримо на бледном челе
Мерцал приговор неизбежный:
Он скоро истлеет в земле.
Счел господь нас достойными кары,
Тяжки божьей десницы удары.
Смерть забыла — кто юный, кто старый,
Полыхают повсюду пожары.
Ах, как жаль, что пришло это горе, -
Разлученным не свидеться вскоре.
Гибнут гоноши, тонут, как в море,
Стынут слезы у женщин во взоре.
Ангел смерти мечом своим длинным
Сносит головы жертвам невинным,
А они, как цветы по долинам…
Стонет мать над загубленным сыном.
Кто опишет несчастия эти?
Худших зол не бывало на свете,
На порогах родительских дети
За ничто погибают в расцвете.
Войте, жалуйтесь: днесь и вовеки
Надо зло умертвить в человеке,
Плачут горы, деревья и реки,
Мудрецы на земле, что калеки.
Пали воины — цвет молодежи,
Те, кого обожали до дрожи,
Те, чьи брови на арки похожи,
Огнеглазые в куртках из кожи.
И диаконы, что ежечасно
Пели богу хвалу сладкогласно,
Смерть вкусили. Роптанье напрасно,
Лишь в могиле лежать безопасно.
Страшный суд совершается ныне,
Но заступника нет и в помине…
Черный ангел уносится в дыме
С новобрачными, а не седыми.
Некий юноша, шедший на муку,
Плакал, с жизнью предвидя разлуку,
Был бы рад он хоть слову, хоть звуку,
Но никто не подал ему руку.
И сказал он: «Тоска меня гложет,
Смерть состарить до срока не может,
Я — зеленая ветка, — быть может,
Кто нибудь уцелеть мне поможет.
Мне не в пору могила-темница,
Сто забот в моем сердце теснится,
Сто желаний запретных толпится,
Лучше б дома мне в щелку забиться!»
И к отцу он воззвал: «Ради бога,
Помоги мне прожить хоть немного,
Мне неведома жизни дорога,
Злая смерть сторожит у порога!»
Горько молвил отец: «Вот беда-то, -
Ни скотины на выкуп, ни злата;
Мог себя запродать я когда-то,
Но за старца дадут небогато».
И подобно другим обреченным,
Сын свалился на землю со стоном:
Вспомнил детство, свечу пред амвоном,
Вспомнил солнце, что было зеленым…
И глаза его скорбь угасила,
И исчезла из рук его сила,
И лицо словно маска застыло,
Неизбежною стала могила.
Тут и молвил он: «Отче и братья,
Лишь молитвы могу с собой взять я,
Умоляйте же все без изъятья,
Чтоб господь растворил мне объятья».
А потом, отдышавшись немного.
Стал просить он служителей бога;
«Помолитесь и вы, чтоб дорога
Довела до господня порога!»
Я епископ Нагаш, раб единой,
Видел сам все страданья Мердина,
Слышал сам его жителей стоны,
Шел сквозь город в печаль погруженный.
По большому армянскому счету,
Год стоит у нас девятисотый.
Приказал я молиться причету,
Позабыл про иные заботы.
— Я приехал, чтобы сказать тебе то, в чем всегда боялся признаться себе.
— Что именно?
— Я люблю тебя. Я никогда не говорил тебе этого раньше, Белла, потому что очень боялся, что ты не примешь меня. Но теперь ясно — у меня нет другого выхода. Я так сильно тебя люблю... Ты так нужна мне... Конечно, я — источник твоих неприятностей, но...
— Ты идиот!
— Я знаю.
— Но и я не меньшая идиотка.