От него пахло мылом «Сейфгард» и чем-то дорогим – должно быть, сотнями разбитых женских сердец.
О, боже! дай мне сил глядеть без омерзенья
На сердца моего и плоти наготу!
От него пахло мылом «Сейфгард» и чем-то дорогим – должно быть, сотнями разбитых женских сердец.
Знаешь, что восхищает меня в тебе больше всего? Твое сердце. Ты все еще даешь управлять ему собой. Редкое качество для нашего рода! Мы столь пресытились всем, что празднуем наш собственный цинизм.
Боишься, что когда нибудь будешь биться над именинным тортом, трагически полным свечек, и сожалеть, что время твое прошло, а ты так ничего и не пережило? Ни одной стоящей аритмии, ни одной романтической долговременной тахикардии или хотя бы мерцания предсердия? Этого ты боишься, Сердце? Или ты боишься, что если будешь биться ради одного единственного мужчины, у тебя возникнет чувство утраченных возможностей?
— Ты видел её грудь?!
— Только как врач. Послушал её сердце, а там: грег-хаус, грег-хаус, грег-хаус...
Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!
Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!
Но вы, блаженные мужья,
С ним оставались вы друзья:
Его ласкал супруг лукавый,
Фобласа давний ученик,
И недоверчивый старик,
И рогоносец величавый,
Всегда довольный сам собой,
Своим обедом и женой.
Я не знаю, ли изменится ваше сердце, но время меняет ваше восприятие мира. И вы просто надеетесь, что это даст вам больше сочувствия и всего прочего.