— Мы старые приятели!
— Давние. С детского сада. Оба хотели стать Кафкой, начинали вместе. Ты ближе подошёл к нему, чем я.
— Да, я стал насекомым.
— Мы старые приятели!
— Давние. С детского сада. Оба хотели стать Кафкой, начинали вместе. Ты ближе подошёл к нему, чем я.
— Да, я стал насекомым.
— Я самый мерзкий тип на свете!
— Я видала типов и похуже!
— Кого? Разве есть кто-нибудь хуже меня?
— Гитлер!
— Ладно! Гитлер, Геринг, Геббельс... но я по списку четвёртый после них!
— Я самый мерзкий тип на свете!
— Я видала типов и похуже!
— Кого? Разве есть кто-нибудь хуже меня?
— Гитлер!
— Ладно! Гитлер, Геринг, Геббельс... но я по списку четвёртый после них!
— Даже не знаю, стоит ли тебе говорить...
— Что? Что говорить мне? Скажи! А потом я скажу тебе, стоит ли мне говорить или нет.
Пусть к полудню роза теряет красоту, которая была у нее на рассвете, но тогдашняя ее красота реальна. В мире все имеет конец, неразумно просить, чтобы что-то хорошее продлилось, но еще неразумнее не наслаждаться им, пока оно есть.
— Просто так женщинам цветы не дарят.
— А я как-то завалил одну женщину цветами — хоть бы спасибо сказала, — поведал Ларри.
— Это почему же? — удивился Лесли. — Я считал, что женщины любят цветы.
— Не в виде венков, — объяснил Ларри.— Поскольку она была мертва, не станем судить ее слишком строго. Уверен, будь она жива, поставила бы цветы в вазы.
— И когда только ты научишься воспринимать такие вещи серьезно! — посетовала Марго.
— К венкам я отношусь очень серьезно, — возразил Ларри. — В Америке их вешают на двери на Рождество. Вероятно, чтобы напомнить — как вам везет, что вы не лежите под ними.
– Что с ним такое? – спросила мама, решительным шагом пересекая комнату.
– Он напился,– ответила Марго с отчаянием,– и я ничего не могу с ним поделать. Я заставляю его принять горькую соль, чтобы завтра ему не было плохо, а он отказывается. Спрятался под одеялами и говорит, что я хочу его отравить. Мама взяла из рук Марго стакан и подошла к кровати. – Ну, живее, Ларри, и не будем валять дурака,– отчеканила она.– Выпей это одним глотком.
Одеяла заколыхались, из их глубин вынырнула взъерошенная голова Ларри. Затуманенным взором он посмотрел на маму и сощурился, как бы что-то припоминая.
– Вы ужасная старая женщина... Я уверен, что видел вас где-то раньше,– произнес он и, прежде чем мама успела опомниться от этого замечания, заснул крепким сном.
Мне казалось, в нашей семье и без того довольно душевных расстройств, зачем было еще добавлять помешательства, сочетаясь священными узами брака.