Александр Чудаков. Ложится мгла на старые ступени

Другие цитаты по теме

Всегда считалось, что яркое любят дикари и те, кто красному рад. И это было абсолютно справедливо ещё для начала века. «Мы к ярким краскам не привыкли, одежда наша — цвет земли». Почему? Инстинктивное стремление человечества к охранению психики. Ведь живая природа не даёт больших площадей интенсивного цвета: крыло бабочки, цветок, хвост павлина. Маковое поле — изобретение наркотического воображения цивилизации. К тому ж и розовость фламинго, и ковёр алых степных тюльпанов, и радуга уравновешиваются другими летними красками. А ярко-оранжевая лыжная куртка на фоне снежного простора бьёт до рези в глазах. Не более ли щадящим был предшествующий этап истории материальной культуры, охранявший человека от ошеломительных ударов по сетчатке неназойливостью своих красок? Не оставить ли и нам огненно-оранжевый цвет лбу локомотива и жилетам дорожных рабочих?

Человек может вынести всё. Двадцать лет одиночки и даже северную яму-тюрьму без крыши, как протопоп Аввакум. Но не лучше ль потратить эти огромные богоданные психические ресурсы не на безостановочное выбиранье, покупку, обнашиванье, выбрасыванье, снова выбиранье, а в нашей стране ещё доставанье, опять привыканье, снова выбрасыванье, — на решение более духовных проблем? Нужна защита психики современного человека от стремительно растущей агрессии вещей, красок, от слишком быстро меняющегося мира.

Если нечего есть и не во что одеться, то и честь и благо отчизны лишатся верного защитника, – грубовато заметил Леандер. – Некому защищать будет. Лучше всего, если для такого благородного дела имеется несколько золотых в кошеле. Поверьте, тогда сердце более охотно откликается на такие благородные призывы.

Те, кто позволяет себе роскошь и при этом не желает поделиться с бедняком ничтожной долей своего дохода, должны нести долю ответственности за человеческие смерти, которые в их силах было предотвратить. Героизма пожертвование в 1% от своего дохода не требует. А вот отказ от него означает безразличие к нищете и связанным с нею смертям, которых удалось бы избежать.

— Я уже не хочу ни есть, ни спать, ни жить. Ведь что есть жизнь? Познание Бога, людей, искусства. От богопознания я далек так же, как восемьдесят лет назад, когда отроком поступил в семинарию. Людей — тут никто не знает ничего, двадцатый век это доказал. Искусство — я читал Чехова, Бунина, я слышал Шаляпина. Что вы можете предложить мне равноценного?

... мудрость бедняка пренебрегается, и слов его не слушают.

Люди делятся на две категории: одни хотят жить здесь и сейчас, с максимальным телесным и душевным комфортом; другие – в памяти потомков, своих книгах, стихах, мелодиях, и ради этого готовы на любые лишения здесь и сейчас.

На известной ступени нужды, бедняк, отупев, не жалуется больше на зло и не благодарит за добро.

Уже в школе отец подсовывал статьи о пионерах-героях, но их Антон читать не любил: он сомневался, что никого не выдаст, если ему, как пионеру Смирнову, станут отпиливать ножовкой правую руку, и очень от этого мучился. ... Американский психоаналитик, пытаясь выяснить детские комплексы Антона, страшно удивился, узнав, что больше всего ребенок страдал от подобной мысли. И сказал, что теперь понимает разницу между своим и русским народом — по крайней мере, в середине двадцатого века.

У меня была не мечта, а желание. Одно огромнейшее желание. Я хотела, чтобы прекратилась наконец эта невыносимая борьба за существование. Эти каждодневные мысли о том, как и на что прожить следующий день. Что поесть, надеть, где взять деньги на автобус.

У смерти тысяча лиц

На любом континенте земли.

Перед нею падают ниц

И нищие, и короли.