живопись, художники и картины

– Я помню, мой отец, он был молочником, поэтому жил скромно, но на каждое Рождество он делал мне большой подарок. И один раз подарил мне шикарный набор красок. Я просто сошла с ума, я раскрашивала всё подряд… Даже покрасила кошку. Это было лучшее Рождество в моей жизни. А у вас?

– Похоже…

– Моя мама, она, обычно, расставляла мои картины на холодильнике, некоторые даже ставила в рамочку. Она очень гордилась мной, хотела, чтобы я поверила, что когда-нибудь стану великим художником.

– Ещё не всё потеряно.

– Это были мечты. Сейчас я должна думать о Зои…

– Вы сильная, вы знаете об этом?

– У меня нет выбора.

Я бродил по улицам, искал чего-то и молился: «Господи, Ты, что прячешься в облаках или за домом сапожника, сделай так, чтобы проявилась моя душа, бедная душа заикающегося мальчишки. Яви мне мой путь. Я не хочу быть похожим на других, я хочу видеть мир по-своему».

И в ответ город лопался, как скрипичная струна, а люди, покинув обычные места, принимались ходить над землей. Мои знакомые присаживались отдохнуть на кровли.

Краски смешиваются, превращаются в вино, и оно пенится на моих холстах.

Живопись — не болтливое искусство, и в этом, по-моему, её немалое достоинство.

Единственное, на что способен художник — описать собственное лицо.

Ты обречен быть собой.

Никто не может оценивать искусство. Не существует никаких надежных критериев. Когда ты обращаешься к своему сердцу и не кривишь душой, ты в результате получаешь истинный шедевр. Пусть он необязательно кажется шедевром всем остальным, но в него вложено самое лучшее.

Живопись — занятие для слепцов. Художник рисует не то, что видит, а то, что чувствует.

Стоя перед чистым холстом, художник должен думать на языке краски.

В художнике ценят не только творчество, но и его протест против условностей. Он должен быть воплощением свободы.

Художники обычно не знают, что нужно менять, они просто острее других чувствуют боль.

Поблизости висит небольшая литография — Мона Лиза, чья загадочная улыбка всегда напоминала Скоби о его собственной матери. (Что до меня, то эта знаменитая улыбка всегда казалась мне улыбкой женщины, только что за обедом отравившей собственного мужа.)