Они были почти ровесниками – Ане скоро 11, Томасу еще не было 12-ти. Аня, со свойственной ей способностью просчитывать события на много лет вперед, была совершенно убеждена, что Томас через десятилетие станет отличным мужем и отцом ее детей.
Томас же любил мороженое, комиксы и американские горки.
Сумерки вяжут смиренно
осени зыбкой панно,
там, за уютной таверной,
стелет туман полотно.
Гулко бормочут трамваи,
плачут дождём витражи,
кто-то преграды ломает,
кто-то — свои миражи.
Кто-то в мирах заблудился,
ищет родное плечо,
кто-то впервые влюбился,
так горячо... горячо...
Конечно же, это не была любовь. Чем бы это ни было – любовью это точно не было. Неужели есть на свете хоть один человек, могущий со всей ответственностью заявить, что такой-то (или такая-то) – моя первая любовь?! Первой, второй и двадцать пятой в периоде может быть влюблённость. Страсть. Похоть. Привязанность. Зависимость. Любовь же – она всегда одна. Первая – она же последняя. И она либо случается – и тогда уже никогда не кончается. Либо нет. И так и не познавшие её – мучаются расстановкой любовей по порядковым номерам. Осадочек всегда остаётся там, где не было любви.
Я начал провожать ее после школы, руки наши слегка соприкасались при ходьбе, и в конце концов я осмелился взять ее за руку. Очень скоро держание за руки переросло в краткие осторожные поцелуи, а потом поцелуи стали долгими, настоящими, прерывавшимися только тогда, когда нам начинало не хватать воздуха, пока наши неопытные языки жадно исследовали друг друга. К середине октября мы стали совершенно неразлучны, скрепленные в единое целое могучим симбиозом бушующих гормонов и глубокой привязанности, которые чудесным образом подпитывают друг друга в тот сокровенный промежуток между детством и взрослой жизнью, когда они еще не входят в противоречие и не начинают безжалостно друг друга пожирать.
Про первую любовь... Неправда, что первая — значит, самая в жизни главная. Это придумали ревнивые и завистливые «первые». Для меня самая главная — последняя любовь.
Он снился мне, вновь. Его слезящиеся глаза выдавали грусть разбитого сердца. Когда-то я клалась в том, что обязана разбить его сердце, истоптать душу и выбросить, как сделал когда-то со мной это он. Так почему же этот взгляд, эти слезящиеся светлые глаза, полные боли, кольнули меня, заставили встрепенуться? И хоть головой я осознавала невозможность происходящего, что это лишь плод моей фантазии, эхо кричащих осколков души, поломанной его рукой, однако чувство внутри, его дыхание, движение глаз — все это было слишком реально, чтобы быть сном. Движение губ, к которым я с такой страстью прижималась, вызвало во мне океан эмоций, буря внутри набирала силу, готовая вырваться в любой момент и закричать от желания вновь прильнуть к ним своими губами. Трепет, пробирающий до костей, вызванный его говорящими глазами, словно побуждал на какие-либо действия, давал внутренние толчки к осуществлению нарастающих в душе желаний. Не в силах больше это терпеть, я прервала этот момент, вернувшись в серую, бледную реальность, которая ударила мне в затылок ледяным дыханием одиночества.
— Леон! Я, кажется, влюбилась в тебя!
— ……
— Такое в первый раз со мной…
— А откуда ты знаешь, что влюбилась, если этого у тебя не было никогда?
— Потому что я чувствую это…
— Где?
— В животе… так горячо. У меня там был комок, а сейчас его нет.
— Я рад, что у тебя больше не болит живот, но это ни о чём не говорит. Ни о чём…
Никогда до того момента не осознавала она так ясно тяжесть и огромность драмы, которую сама породила, когда ей едва исполнилось восемнадцать, и которая должна была преследовать ее до самой смерти. И она заплакала, заплакала в первый раз с того дня, как стряслась эта беда, и плакала одна, без свидетелей, ибо только так она и умела плакать.
Cлайд с цитатой