майор Железняк

В бинокль я насчитал пару десятков человек, занятых повседневными делами, коими занимается любое преступное сообщество в промежутках между своими антиобщественными деяниями: кто-то подметал площадку, кто-то ремонтировал грузовик.

В бинокль я насчитал пару десятков человек, занятых повседневными делами, коими занимается любое преступное сообщество в промежутках между своими антиобщественными деяниями: кто-то подметал площадку, кто-то ремонтировал грузовик.

— Спасибо, Паша! С меня коньяк!

— Ты, Женька, это... лучше хотя бы одного пилота живым возьми. Если, конечно, тебе они встретятся. Ну, случайно, понимаешь?

— Э-э-э... Паша, понимаешь какое дело... их звери дикие слопали. Обоих.

— Звери, говоришь. Ладно, тогда — коньяк.

Страх, как я считаю — нормальное человеческое чувство. Я бы соврал, сказав, что самому ни разу в жизни не было страшно. Было, еще как было, и было ни раз. И в многочисленных боях, когда пули свистели в считанных сантиметрах от виска. И тогда, когда Маркин показывал фигуры высшего пилотажа на разваливающемся «Москвиче» со мной в качестве балласта. А когда впервые с парашютом спрыгнул — жутко было до усрачки. Прямо, как сейчас.

— Сбежал, гаденыш!

— Ага, сбежал. Перегрыз веревки, вспорол себе пузо и сбежал.

— Малыш, я утром уезжаю.

— Как? Далеко? На сколько?

— Могу соврать, или ничего не сказать.

— Меньше, чем за миллион — ни-ни.

— Ладушки, миллион.

— Не рублей.

— Естественно, не рублей.

— Э-э... когда приехать, командир?

— Завтра утром.

— Есть, товарищ майор! Разрешите приступать?

Конечно оставайся! Через два-три года вернешься, у твоей жены уж и парочка детишек будет — все как-то легче.