Глория Макфин

— Сумасшедший! Нас же здесь все будут видеть — говорю я, не скрывая своей улыбки.

— А ты представь, что здесь никого нет. Только мы одни. И эта музыка только для нас, этот воздух, эта ночь.

Посторонние люди понимают нас намного лучше, чем близкие.

Завтра сломается тот, кто так привык ломать всех.

Мне нравится то, что я здесь. Мне нравится то, с кем я здесь. Мне нравится моя жизнь.

Мой истерический смех сопровождается слезами, криком. Я смеюсь. На асфальте лужа. Я смотрю в нее и вижу свое отражение. Оно такое жалкое, ничтожное, омерзительное. Истерика набирает новую силу.

— Господи! Ты хоть чего-нибудь боишься?

— Да, — говорю я, тяжело дыша. — Я боюсь потерять близких людей. Боюсь воспоминаний, которые, словно петля на шее, постепенно тебя убивают. А еще я боюсь обнять человека... А он, тем временем, вонзит мне нож в спину.

Мы имеем нашу вечность. Нашу и только. Я не просто счастлива. Я очень счастлива.

Мы такие глупые и наивные. А главное, мы не умеем отличать хороших людей от плохих, и поэтому доверяемся каждому встречному.

Я и он — это вечность. Я люблю его. Я не устану повторять это. Я люблю его и всегда любила его.

Я всматриваюсь в свое отражение и поражаюсь тому, как ничтожно я выгляжу. Я начинаю тяжело дышать, и каждый вздох отражается сильным отголоском боли. НЕНАВИЖУ, НЕНАВИЖУ, НЕНАВИЖУ себя. Во мне просто кипит ярость смешанная с болью.