Джордж Дункан

— Ладно, я перестаю умолять тебя не реветь. Возможно, эти слезы тебя исцеляют.

— Только не эти. Это слезы злости.

— Ну что ж, милая, если тебе это поможет, я твой друг навсегда.

— Ох, пап. Ты же знаешь, что это не считается.

— Я действительно изгой. Думала, вырасту — что-то изменится, но...

— Умные люди часто чувствуют себя изгоями, родная.

— Возможно. Только что за радость быть умным, если ты произносишь слова, а никто не понимает, что они означают?

Со своей манерой разрушать все, к чему прикасаешься, ты будешь искать себя до конца жизни.

Разве можно придумать объект совершеннее, чем бумажная книга? Все эти кусочки бумаги — такие разные, гладкие или шершавые, под кончиками твоих пальцев. Край страницы, прижатый большим пальцем, когда так не терпится перейти к новой главе. То, как твоя закладка — причудливая, скромная, картонка, конфетный фантик — движется сквозь толщу повествования, отмечая, насколько ты преуспел, дальше и дальше всякий раз, когда закрываешь книгу.

— Но что бы ты делал без меня, Джордж?

— Видимо, то же, что и с тобой. Только с меньшими проволочками.

— Ты никогда не страдал от неумения ладить с людьми, Джордж.

— Зато я страдал от неумения удержать их рядом с собой. Та же проблема, вид сбоку.