Унесённые ветром

Каждый человек думает по-своему, и каждый имеет право на своё мнение...

— Если он любит вас, тогда какого черта отпустил в Атланту добывать деньги на уплату налога? Прежде чем позволить любимой женщине пойти на такое, я бы...

— Он же не знал! Он понятия не имел, что я...

— А вам не приходило в голову, что ему следовало бы знать? — В его голосе звучала еле сдерживаемая ярость. — Если бы он любил вас, как вы говорите, он должен был бы знать, на что вы способны, когда доведены до отчаяния. Да он должен был бы убить вас, но не отпускать сюда — и прежде всего ко мне! Господи ты Боже мой!

— Да он же не знал!

— Если он не догадался сам, без подсказки, значит, ничего он не знает ни о вас, ни о вашем драгоценном уме.

Любой дурак может быть храбрым на поле брани, потому что, если не будешь храбрым, тебя убьют.

Ух, и смешно же получилось! Ведь в тюрьму-то меня засадили за убийство, а выпустили с ружьем в руках и освободили подчистую только, чтобы я людей убивал.

Где-то на крутой извилистой дороге, по которой она брела последние четыре года, эта девчонка с её надушенными платьями и бальными туфельками незаметно потерялась, оставив вместо себя молодую женщину с жестким взглядом чуть раскосых зеленых глаз, пересчитывающую каждый пенни, не гнушающуюся любой черной работой, женщину, потерявшую все, кроме неистребимой красной земли, на которой она стояла среди обломков.

До войны жизнь казалась мне не более реальной, чем игра теней на занавеси. И меня это вполне устраивало. Я не люблю слишком резких очертаний. Я люблю размытость, слегка затуманенные контуры.

— Мы богаты. А можно оставить лесопилку?

— Конено, помнится ты хотела послать всех к чёрту, теперь ты можешь это сделать.

— Но, Ретт первым послать к чёрту я хотела тебя.

... а он сказал, что предпочитает пулю в лоб, чем дуру в жёны.

Да женщины могут все на свете, и никакой мужчина им не нужен, разве только, чтоб делать детей. А уж что до этого, то, право, ни одна женщина, если она в своём уме, не станет по доброй воли заводить ребёнка.