Свитки памяти

Север и другие воины проклинали мирное время — на войне куда как проще. Здесь свои, там враги, барра, бей!

Сдохнуть очень легко, попробуй-ка просто тащить свою ношу...

Я считал нелюдей бездушными чудовищами, а твой... Флорен отдал за тебя жизнь... это много больше, чем сделал я. А ведь так гордился своей человечностью. Глупец!

Так приходит мудрость — когда начинаешь понимать и жалеть врагов?

Тоска бывает разной, думал Брен, глядя на сжавшуюся на его локте руку Иллария. Острой и пронзительной — настолько, что кажется, и не вздохнешь больше. Отупелой и равнодушной, как зимний пасмурный день. Но самая страшная тоска — вот такая, жгучая, будто зубная боль, и привычная, как давняя рана без надежды на выздоровление. От нее не спрятаться и не скрыться, человек просто живет и терпит — пока может.

А что, если о Брене, его братишке Брене через века сложат такую же сказку? Где будет все — и предательство, и смерть, и война, и великая Любовь, но не будет правды, потому как кто ж ее знает, истину-то?

Нельзя вытравлять в себе веру, иначе ты проигрываешь, еще не вступая в бой.

Нельзя, чтобы знание о силе попадало в руки любого. Кто знает, как использует свою мощь тот, в ком нет понимания красоты мира?

Отец сотни раз говорил: пока не добьешься желаемого, сдохнуть права не имеешь! А консул Максим вторил: воин живет для победы. Только с кем воевать, если враг — в тебе самом?

Они любят не меня, а своё представление обо мне, сказал он. Такая любовь лжива насквозь, она ненастоящая!