Порой выживание — худший вариант из возможных.
Шоколад
Я не знаю, как его утешить, да думаю, он и не нуждается в моих словах утешения. Ему просто хочется высказаться. Не желая оскорблять его горе штампами, я промолчала.
Так уж случается, что в маленьких городках вроде Ланскне тон всему обществу зачастую задает один человек — школьный учитель, владелец кафе или священник. Этот человек — сердцевина механизма, вращающего ход жизни. Как пружина в часах, приводящая в движение колесики, которые крутят другие колесики, заставляют стучать молоточки и перемещают стрелки. Если пружина соскочит или сломается, часы останавливаются.
Так уж случается, что в маленьких городках вроде Ланскне тон всему обществу зачастую задает один человек — школьный учитель, владелец кафе или священник. Этот человек — сердцевина механизма, вращающего ход жизни. Как пружина в часах, приводящая в движение колесики, которые крутят другие колесики, заставляют стучать молоточки и перемещают стрелки. Если пружина соскочит или сломается, часы останавливаются.
... ветер, спутник карнавала, всё ещё дует, пригоняя острые пряные ароматы приближающейся весны, от которых зудят ладони и учащается сердцебиение...
Его глаза такого же неопределенного оттенка, как городское небо в дождливую погоду. Когда он смеется, в них мерцают коварные искорки.
Мы были заражены, пропитаны недоверием, вскармливаемым гордостью, — последним прибежищем изгоев.
Я тоже предчувствую неминуемость перемен. Придуманная мною сказка о постоянстве — всё равно что песочные замки, которые мы некогда строили на берегу. Стоят до первого прилива.
Она отчаянно, с ожесточением отбивалась от всего, что могло даровать ей поддержку и утешение.
С нами живет зло. Зло торжествующе улыбается, носит яркие одежды.
Ребенком я в страхе слушал сказку о том, как ведьма заманивала маленьких деток в пряничный домик, чтобы их съесть. Я смотрю на ее лавку в блестящей упаковке, словно подарок, ожидающий, когда его раскроют, и думаю, сколько же человек, сколько душ она уже безвозвратно совратила.