По ту сторону рассвета

У меня не было иного выхода, и я совершил зло. Меньшее, чем совершил бы, позволив им остаться или унести часть добычи, но все-таки зло. Запомни: пока человек, творя зло, понимает, что он творит — он человек еще не совсем пропащий. А вот когда начинаются разговоры, что добра и зла не существует или что каждый сам себе придумывает, что есть добро и зло — вот тогда все, тогда душа погибает.

— Ты сказала, что во мне есть много из того, что ты любишь в нем. А что у него есть такое, чего нет у меня?

Лютиэн пришлось немного подумать над ответом.

— Самоотречение, — сказала она наконец.

О красоте умирания может петь только тот, барышня, кто ни разу не видел, как умирают другие.

Надсмотрщики с плетьми на гномьих плавильнях — люди... Вастаки, украшающие частокол головами орков — люди... В конце концов, Кайрист, дерьмо над дерьмом — тоже человек, да еще дортонионец, да еще хорошего рода... Сами, сами все над собой делаем.

— Каждый эльф знает, что ни на одно предложение Саурона и Моргота нельзя соглашаться, ни на каких условиях.

Гили вспомнил свой сон в горах и прикусил губу. Государь Финрод, такой мудрый, красивый и светлый...

— Наверное, вы правы, лорд Карантир, — тихо сказал он. — Но, как я знаю своего лорда — для него государь был вроде... отца или брата. Нам, людям, другой раз проще поступиться честью, чем знать, что мучается брат. Зовите это слабостью, если хотите.

— Почему сейчас? Если тебе так уж не терпится подраться, Нэльо, если тебе вконец надоела жизнь, Кано, если Wenin все так же готовы за вами в огонь и в воду — то почему именно сейчас, когда все воняет предательством? Почему не немного позже, не тогда, когда все станет ясно?

— Ты слишком много общался с гномами, Карантир, — сощурился Маэдрос. — И, как видно, заразился от них жадностью и осторожностью. Никогда не бывает все ясно. Или, если хочешь, так: все ясно становится лишь тогда, когда слишком поздно что-либо менять. Когда колышутся трупы на волнах, или горят корабли, или поганый орк запихивает тебе в рот кнутовище — вот тогда все ясно: не надо было делать того, что ты сделал. Беда лишь в том, что действуешь ты или ждешь — все равно становится слишком поздно. Я предпочитаю действовать.

В Дориате искусством письма, кроме Даэрона, владели немногие. Это была забава — превращать речь в цепочки рун. У нолдор и это было иначе. Они писали хроники событий, записывали повести о своих и чужих делах, и даже песни свои перелагали на безмолвную бумагу и на пергамент. Нолдор словно бы стремились запечатлеть себя, оставить свои мысли и слова для тех, с кем никогда не встретятся лицом к лицу.

— Беда многих людей в том, что они думают, будто можно наполовину остаться верным, — Гортхауэр зашагал по залу в обратном направлении. — Вслух они произнесут то, что от них требуется, будут делать, что прикажут, но там, в глубине, в душе — сохранят верность своим прежним убеждениям... Когда они поймут, что не получается — уже слишком поздно. Убеждения, которые они так заботливо хранили, сами судят их, сами приговаривают и сами казнят. Берен уже мертв, Илльо. Нельзя сохранить половинку души, можно только сжечь то, чему поклонялся, и поклониться тому, что сжигал.

— Ненавижу себя, — сказал он. — Предал все и всех. Если ваш орден и в самом деле таков, как ты расписывал — мне там не место. А если он таков, каким его вижу я — то я туда не хочу.

— Ты просто повторяешь то, что в тебя вдолбили с детства! — сказал он. — Бездумно и заученно! А ведь ты можешь работать своей головой, можешь! Но не желаешь. Потому что так проще.