Лучше журавль

— Знаешь, что объединяет всех гениев? — спросил я.

— Что?

— Плохой характер. Все великие — невыносимые, сложные люди.

Бродягам нечего терять, кроме скуки.

Кто никогда не был на волосок от смерти, никогда по-настоящему не жил, парень.

Дождь, ветер, солнце точат известняк, делают его меньше. Человека точат страдания и старые раны, которым он сам не даёт затянуться.

Рамон остался. Длинная на часах бежала, толстая ползла за ней, а чиновники хлопали папками: не знали, как выманить упрямого старика. Однажды утром мы увидели с высоты, как наш Сан-Луис становится дном. Поднималась вода. «Что с Рамоном?» — спрашивали мы у трусливого народца в галстуках и пиджаках. Те отмахивались: «Да помер он. Живите спокойно уже». Но спокойно нам не жилось: на затопленной церкви всё так же звонили колокола. Только теперь не к службе, а по ночам.

Мы обедали за одним столом, спали на одной кровати, но каждый уже вращался вокруг своего Солнца.

Что я делаю в этом доме, если здесь уже есть хозяйка? Она не подозревает, что я всю жизнь искала её Рикардо; его черничные глаза, улыбку школьника, наказанного за проделки. Даже родинка на его правой щеке — зеркальное отражение той, что у меня на левой…

Цветочники смотрят новостные программы в подсобках, пока я прохожу мимо и набираюсь нежности у тюльпанов. Иногда краду лепесток у какой-нибудь розы, опускаю нос в солнце внутри ромашек. Закрываю глаза и представляю, что иду по королевскому саду, вдалеке — башни замка. Открываю глаза: лотки, бетонные стены, на крышках термосов с кофе следы от пальцев.

В домах не запирают дверей, не загораживают тряпками окна. Богатства не прячут, оно у всех одинаковое — дети.

... с грустью глядеть на ребятишек, которые счастье лишь в ожидании, а на деле — тяжёлая ноша.