Ольга Фёдоровна Берггольц

Мне многое в мире открыто,

безвестное темным словам,

как сон — беломорскому скиту,

как пена — морским берегам.

Не сразу, не всем и не громко

должна я об этом сказать,

то строчкой мальчишески ломкой,

то просто поглядом в глаза.

И каждый, узнавший об этом,

уже не утешится сам

и снова придет за ответом

к моим беспокойным глазам.

Друг мой верный, в час тревоги,

в час раздумья о судьбе

все пути мои, дороги

приведут меня к тебе,

все пути мои, дороги

на твоем сошлись пороге…

Я тайно и горько ревную,

угрюмую думу тая:

тебе бы, наверно, иную -

светлей и отрадней, чем я...

Я стала так редко смеяться,

так злобно порою шутить,

что люди со мною боятся

о счастье своём говорить.

Недаром во время беседы,

смолкая, глаза отвожу,

как будто по тайному следу

далеко одна ухожу.

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,

не поколеблет грохот канонад,

и если завтра будут баррикады —

мы не покинем наших баррикад.

И женщины с бойцами встанут рядом,

и дети нам патроны поднесут,

и надо всеми нами зацветут

старинные знамена Петрограда.

Ничто не вернётся.

Всему предназначены сроки.

Потянутся дни,

в темноту и тоску обрываясь,

как тянутся эти угрюмые, тяжкие строки,

которые я от тебя почему-то скрываю.

Но ты не пугайся. Я договор наш не нарушу.

Не будет ни слез, ни вопросов,

ни даже упрека.

Я только покрепче замкну

опустевшую душу,

получше пойму, что теперь

навсегда одинока.

Так, день за днем, без жалобы, без стона,

невольный вздох — и тот в груди сдавив,

они творили новые законы

людского счастья и людской любви.

А я вам говорю, что нет

напрасно прожитых мной лет,

ненужно пройденных путей,

впустую слышанных вестей.

Нет невоспринятых миров,

нет мнимо розданных даров,

любви напрасной тоже нет,

любви обманутой, больной,

её нетленно чистый свет

всегда во мне,

всегда со мной.

И никогда не поздно снова

начать всю жизнь, начать весь путь,

и так, чтоб в прошлом бы — ни слова,

ни стона бы не зачеркнуть.

Я встану над жизнью своею,

Над страхом её, над бездонной тоскою...

Я знаю о многом. Я помню. Я смею.

Я тоже чего-нибудь страшного стою.

Нет, не из книжек наших скудных,

Подобья нищенской сумы,

Узнаете о том, как трудно,

Как невозможно жили мы.

Как мы любили горько, грубо,

Как обманулись мы любя,

Как на допросах, стиснув зубы,

Мы отрекались от себя.

Как в духоте бессонных камер

И дни, и ночи напролёт

Без слёз, разбитыми губами

Твердили «Родина», «Народ».

И находили оправданья

Жестокой матери своей,

На бесполезное страданье

Пославшей лучших сыновей.