Леонид Алексеевич Филатов

Можно Лермонтова знать плохо,

Можно Фета пролистать вкратце,

Можно вовсе не читать Блока...

Но всему же есть предел, братцы!

Всё куда-то я бегу, —

На душе темно и тошно,

У кого-то я в долгу,

У кого — не помню точно.

Всё труднее я дышу,

Но дышу — не умираю,

Всё к кому-то я спешу,

А к кому и сам не знаю.

Ничего, что я один,

Ничего, что я напился,

Где-то я необходим,

Только адрес позабылся.

Ничего, что, я сопя,

Мчусь по замкнутому кругу, —

Я придумал для себя,

Что спешу к больному другу.

Опрокинуться в стогу,

Увидать Кассиопею, —

Вероятно, не смогу,

Вероятно, не успею...

Он замолчал. Теперь он ваш, потомки.

Как говорится, «дальше — тишина».

... У века завтра лопнут перепонки -

Настолько оглушительна она.

— Вот вы говорите, что слезы людские — вода?

— Да.

— И все катаклизмы проходят для вас без следа?

— Да.

— Христос, Робеспьер, Че Гевара для вас — лабуда?

— Да.

— И вам все равно, что кого-то постигла беда?

— Да.

— И вам наплевать, если где-то горят города?

— Да.

— И боли Вьетнама не трогали вас никогда?

— Да.

— А совесть, скажите, тревожит ли вас иногда?

— Да...

— Но вам удается ее усмирить без труда?

— Да.

— А если разрушили созданный вами семейный очаг?

— Так...

— Жестоко расправились с членами вашей семьи?

— И?..

— И вам самому продырявили пулею грудь?

— Жуть!

— Неужто бы вы и тогда мне ответили «да»?

— Нет!

— А вы говорите, что слезы людские вода?

— Нет!

— Все катаклизмы проходят для вас без следа?

— Нет!

— Так, значит, вас что-то тревожит еще иногда?

— Да, Да, Да...

А мы бежим, торопимся, снуем, -

Причин спешить и впрямь довольно много -

И вдруг о смерти друга узнаем,

Наткнувшись на колонку некролога.

И стоя в переполненном метро,

Готовимся увидеть это въяве:

Вот он лежит, лицо его мертво.

Вот он в гробу. Вот он в могильной яме...

Переменив прописку и родство,

Он с ангелами топчет звездный гравий,

И все что нам осталось от него, -

С полдюжины случайных фотографий.

— Вот вы говорите, что слезы людские — вода?

— Да.

— И все катаклизмы проходят для вас без следа?

— Да.

— Христос, Робеспьер, Че Гевара для вас — лабуда?

— Да.

— И вам все равно, что кого-то постигла беда?

— Да.

— И вам наплевать, если где-то горят города?

— Да.

— И боли Вьетнама не трогали вас никогда?

— Да.

— А совесть, скажите, тревожит ли вас иногда?

— Да...

— Но вам удается ее усмирить без труда?

— Да.

— А если разрушили созданный вами семейный очаг?

— Так...

— Жестоко расправились с членами вашей семьи?

— И?..

— И вам самому продырявили пулею грудь?

— Жуть!

— Неужто бы вы и тогда мне ответили «да»?

— Нет!

— А вы говорите, что слезы людские вода?

— Нет!

— Все катаклизмы проходят для вас без следа?

— Нет!

— Так, значит, вас что-то тревожит еще иногда?

— Да, Да, Да...

А мы бежим, торопимся, снуем, -

Причин спешить и впрямь довольно много -

И вдруг о смерти друга узнаем,

Наткнувшись на колонку некролога.

И стоя в переполненном метро,

Готовимся увидеть это въяве:

Вот он лежит, лицо его мертво.

Вот он в гробу. Вот он в могильной яме...

Переменив прописку и родство,

Он с ангелами топчет звездный гравий,

И все что нам осталось от него, -

С полдюжины случайных фотографий.

Счастлив всяк своей судьбой:

Кто гульбой, а кто борьбой!..

Флейта, может, и хотела б,

Да не может, как гобой!..

Мне вывернули душу наизнанку,

Когда я раз приехал в Дагестан:

«Расул, достань билеты на Таганку!

Ты можешь все! Пожалуйста, достань!»

И, обращаясь к целому аулу,

Я простонал, согнувшийся в дугу:

«Хотите турпоездку в Гонолулу?

Пожалуйста! А это – не могу».

Ужасный год!... Кого теперь винить?

Погоду ли с ее дождем и градом?

... Жить можно врозь. И даже не звонить.

Но в високосный год держаться рядом.