Дилан Томас

Do not go gentle into that good night,

Old age should burn and rave at close of day;

Rage, rage against the dying of the light.

Though wise men at their end know dark is right,

Because their words had forked no lightning they

Do not go gentle into that good night.

Good men, the last wave by, crying how bright

Their frail deeds might have danced in a green bay,

Rage, rage against the dying of the light.

Wild men who caught and sang the sun in flight,

And learn, too late, they grieved it on its way,

Do not go gentle into that good night.

Grave men, near death, who see with blinding sight

Blind eyes could blaze like meteors and be gay,

Rage, rage against the dying of the light.

And you, my father, there on the sad height,

Curse, bless, me now with your fierce tears, I pray.

Do not go gentle into that good night.

Rage, rage against the dying of the light.

У смерти никогда не будет власти.

А слушать глупых чаек — много чести.

Прибой на скалах умирает часто.

Цветок и без дождя рождает чувство.

Ромашка скажет — я его пила -

До сумасшествия они упьются.

Сквозь дождь, цветы, прибой они пробьются...

Разбей звезду, пока Звезда цела.

У смерти никогда не будет власти.

Под небом мой год тридцатый

Пробудился в звуках от моря до ближнего леса,

От ракушек в пруду до цапли

На дюнах,

А утро звало —

Хоралами волн и чаек пронзительной песней,

И стуками парусных лодок о мшистую пристань

В ту же секунду

Покинуть

Еще не проснувшийся город.

Вместе с птицами певчими

Птицы крылатых деревьев несли мое имя

Над лошадьми и фермами,

И в осенний

Мой день рождения

Все былые дни на меня низвергались ливнем.

Теряют любящие, но любовь цела.

У смерти никогда не будет власти.

О, глупость возраста! Куда скажи мне деться?

Над черепом любви вдруг с неба молоток!

И Время-тление мчит за тобой по следу,

И ты, преследуемый топотом времён,

Отдашь за шулерство любви весь этот

Поцелуеупорный мир.

Во мне живут зверь, ангел и сумасшедший; мои сомнения и вопросы — их работа; моя проблема – их покорение и победа, падение и бунт; мои усилия — их самовыражение.

Я знаю, что мы не святые, не девственники или сумасшедшие; нам ведома похоть и сортирные шутки, и большинство грязных людей; мы можем вскакивать в автобусы и подсчитывать сдачу, переходить дороги и произносить неподдельные предложения. Но невинность наша простирается невероятно глубоко, и наша постыдная тайна — в том, что мы вообще ничего не знаем, а отвратительный секрет нутра — в том, что нам на это наплевать.

Смерть утратит власть над вселенной.

Станут голые трупы плотью одной

С человеком ветра и закатной луной,

Оголятся их кости, претворясь в перегной,

Рядом с ними звезды затеплятся въявь,

К ним, безумным, вернется разум иной,

Утонувшие снова всплывут над волной;

Хоть любовников нет — сохранится любовь.

Смерть утратит власть над вселенной.

Я знаю, что мы не святые, не девственники или сумасшедшие; нам ведома похоть и сортирные шутки, и большинство грязных людей; мы можем вскакивать в автобусы и подсчитывать сдачу, переходить дороги и произносить неподдельные предложения. Но невинность наша простирается невероятно глубоко, и наша постыдная тайна — в том, что мы вообще ничего не знаем, а отвратительный секрет нутра — в том, что нам на это наплевать.

Смерть утратит власть над вселенной.

Станут голые трупы плотью одной

С человеком ветра и закатной луной,

Оголятся их кости, претворясь в перегной,

Рядом с ними звезды затеплятся въявь,

К ним, безумным, вернется разум иной,

Утонувшие снова всплывут над волной;

Хоть любовников нет — сохранится любовь.

Смерть утратит власть над вселенной.