Александр Сергеевич Пушкин

Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние.

Лучше, как говорит Экклезиаст, внимать наставлениям мудрого, чем песням безумца.

Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов?

Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человека с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал.

Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням и христианская цивилизация была спасена. Нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех.

Хорошенькая женщина, конечно, вольна... быть вольной. Боже мой, я не собираюсь читать вам нравоучения, но все же следует уважать мужа, — иначе никто не захочет состоять в мужьях.

Не стоит верить надежде, она — лишь хорошенькая женщина, которая обращается с нами как со старым мужем.

Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало.

Парнас — не монастырь и не гарем печальный.

Прощайте — мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, — я отдал бы всю жизнь за миг действительности. Прощайте и верьте моему бреду; он смешон, но искренен.