Венедикт Ерофеев

— «Стервозность как высшая и последняя стадия ***овитости». И отослал в «Ревю де Пари».

— И вам его опять вернули? — спросил черноусый, в знак участия к рассказчику и как бы сквозь сон...

— Разумеется, вернули. Язык мой признали блестящим, а основную идею — ложной. К русским условиям, — сказали, — возможно, это и применимо, но к французским — нет; стервозность, — сказали, — у нас ещё не высшая ступень и далеко не последняя; у вас, у русских, ваша ***овитость, достигнув предела стервозности, будет насильственно упразднена и заменена онанизмом по обязательной программе; у нас же, у французов, хотя и не исключено в будущем органическое врастание некоторых элементов русского онанизма, с программой более произвольной, в нашу отечественную содомию, в которую — через кровосмесительство — трансформируется наша стервозность, но врастание это будет протекать в русле нашей традиционной ***овитости и совершенно перманентно!..

О, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа — время от рассвета до открытия магазинов!

Не буду вам напоминать, как очищается политура, это всякий младенец знает. Почему-то в России никто не знает, отчего умер Пушкин, а как очищается политура — это всякий знает.

Даже ссать с третьего этажа запрещают. А в каком это законе написано, что ссать с третьего этажа нельзя?

Не могу понять тех писателей, которые уехали. Россия — рай для писателей. Но я никак не пойму читателей, которые здесь остались. Россия — ад для читателей.

Случалось, она теряла авторитет, но не теряла достоинства.

Что это предвещает, знатоки истинной философии истории? Совершенно верно: в ближайший же аванс меня будут ***ить по законам добра и красоты, а ближайший аванс — послезавтра, а значит, послезавтра меня измудохают.

Все подлости относить на счёт антиномичности её души.

Ведь ***ь ***ью, а выглядит как экваториальное созвездие.