Стефан Цвейг

Судьбу влечет к могущественным и властным. Годами она рабски покорствует своему избраннику — Цезарю, Александру, Наполеону, ибо она любит натуры стихийные, подобные ей самой — непостижимой стихии.

Для того, чтобы нанести сердцу сокрушительный удар, судьба не всегда бьёт сильно и наотмашь; вывести гибель из ничтожных причин – вот к чему тяготеет её неукротимое творческое своеволие. Подобно тому как болезнь возникает задолго до того, как она обнаруживает себя, так и судьба человека начинается не в ту минуту, когда она становится явной и неоспоримой. Она долго таится в глубинах нашего существа, в нашей крови, прежде чем коснётся нас извне. Самопознание уже равносильно сопротивлению.

Пережитое пережито в ту самую секунду, когда оно покидает нас.

Весьма легко считать себя великим человеком, если ваш мозг не отягощен ни малейшим подозрением, что на свете жили когда-то Рембрандт, Бетховен, Данте и Наполеон.

Никакая вина не может быть предана забвению, пока о ней помнит совесть.

Любящие обладают каким-то сверхъестественным даром угадывать подлинные чувства любимого, а так как любовь, по извечным законам, всегда стремится к беспредельному, то все обычное, все умеренное претит ей, невыносимо для нее.

Так редко встречаешь в людях благодарность, и как раз наиболее признательные не находят для нее слов.

Только одинокие дети могут всецело затаить в себе свою страсть, другие выбалтывают свое чувство подругам, притупляют его признаниями, — они часто слышали и читали о любви и знают, что она неизбежный удел всех людей. Они тешатся ею, как игрушкой, хвастают ею, как мальчишки своей первой выкуренной папиросой.

Только неизмеримое, необъятное пугает нас, и, наоборот, всё определённое, всё, что имеет предел, побуждает нас выдерживать испытание, становясь мерой наших сил.

Что-то бессознательно отталкивало ее в этом человеке, главным образом то новое, непривычное, что собственно и пленило ее.