Ольга Брилёва

Даэйрет в палатке кусала губы и пальцы и жаждала лишь одного: НЕ ПОВЕРИТЬ. О, теперь она понимала, что чувствовал Берен, слушая Этиль. Как бы она хотела набраться его смелости, выскочить из палатки и закричать: неправда, все — неправда! Но нет — не только в смелости было дело... Берен верил себе, вот почему он был так смел. Ну, пусть бы этот эльф хоть раз сказал что-нибудь такое, что она могла бы радостно назвать ложью и на этом основании опровергнуть все. Но ведь нет. Она сама там была, она видела, как их выносили из развалин — полунагих, в каких-то обрывках ветхого тряпья, исхудавших и израненных. Они плакали и жмурились от невыносимого солнца — а ведь был закат!

— Ты не сможешь вернуться. Я прокляну тебя, если ты уйдешь. Не поступай так с нами.

— Делай что собираешься, Роуэн. Я ухожу во исполнение Древней Надежды. Угроза твоего проклятия ранит мое сердце, но ты меня знаешь: чтобы остановить, мало меня ранить: нужно убить.

Он обнял Роуэна и вскочил в седло.

— Так будь же ты проклят! — Роуэн разорвал тряпицу и бросил соль на то место, где Берен стоял только что. — Да не вырастет трава там, где ты стоял!

Слезы прокатились по его лицу и нырнули в бороду.

— Прощай, — сказал Берен и, развернув коня к воротам, послал его в галоп.

Я... я был никто, ничто, мальчишка с мертвого хутора, меня хотели продать в рабство — а Берен меня взял к себе потому, что я хотел быть воином. И Государь... Он не спросил, высокого ли я рода, и кем был прежде, и мы с ним ломали один хлеб, и его оруженосец учил меня биться на мечах, потому что я совсем ничего не умел! А ты говоришь — они высокомерны и холодны! Он плакал, когда я пел о доле смертной женщины — а ты говоришь, они застыли! Не болтай о том, чего не смыслишь!

Боль имела форму. Он изваял бы ее из обсидиана — изломанное, взорванное изнутри нечто, сплошные острые грани, иглы и лезвия — и переход в тяжкое, тягучее, тяжелое, черное...

Боль имела вес — руки выламывались из суставов, подкашивались ноги.

Боль имела вкус и запах — вкус рвотной желчи, запах крови.

Она была вещественна — а значит, преодолима.