Евгений Водолазкин

В моей квартире я иногда чувствую себя будто на острове — среди моря чужой жизни.

Самое острое чувство — неудовлетворенное...

— Но любовь... — это такое всепоглощающее чувство, от которого, как я понимаю, просто судорогой сводит... А я такого не чувствую. Мне её не хватает — да. Мне хочется быть рядом — да. Но не безумствовать.

— Ты говоришь о страсти, которая действительно род безумия. А я говорю о любви осмысленной и, если угодно, предопределённой. Потому что когда тебе кого-то не хватает, речь идёт о недостающей части тебя самого. И ты ищешь воссоединения с этой частью.

Ручки с обеих сторон двери соединяла плотного материала тряпка. Тряпки привязывала бабушка, чтобы двери не открывались сквозняком. Под колченогие столы подкладывала картонки. Трещины на стеклах заклеивала газетными полосками. Это была изобретательность старости. Находчивость бессилия. Общего бессилия что-либо в жизни изменить.

Жизнь человека необъяснима. Объяснима только смерть.

Текст, как и бытие, не может существовать без оговорок.

Одна из опасностей связана с тем, что граница между речью устной и письменной размывается. Можно было бы чувствовать себя относительно спокойно, если бы при записи устная речь «подтягивалась», становилась богаче и разнообразнее. Но получается-то как раз противоположное: примитивизируется письменная речь. Прелесть неофициального общения всем понятна, и никто не предлагает переписываться гекзаметром. Никакие сверхъестественные меры не нужны. Достаточно помнить о существовании, допустим, придаточных предложений. Уже одно это не позволяет речи быть убогой. Посмотрите на язык чата. Имея формальное отношение к письменной речи, он сплошь состоит из назывных предложений и междометий. И у многих людей вырабатывается привычка писать именно так. Они переносят ее на письменную речь вообще.

— Твою дивизию, — в сердцах воскликнул юродивый Фома. — Так ведь русский человек — он не только благочестив. Докладываю вам на всякий случай, что он ещё бессмыслен и беспощаден, и всякое дело может у него запросто обернуться смертным грехом.

Вендетта у русских людей прекращается так же внезапно и немотивированно, как началась. Вражда глохнет в цепи малоинтересных событий, как глохнет эхо в знойном крымском сосняке, как глохнут в бурьянах могилы на отечественных кладбищах.

На случай возможного отсутствия будущего он продлевал свою жизнь многократным переживанием прошлого.