Чарльз Диккенс

— Вы небось завтра вовсе не намерены являться на работу.

— Если только это вполне удобно, сэр.

— Это совсем неудобно и недобросовестно. Но если я удержу с вас за это полкроны, вы ведь будете считать себя обиженным, не так ли?

— Однако, вам не приходит в голову, что я смогу считать себя обиженным, когда плачу вам жалование даром.

— Довольно слабое оправдание, для того, чтобы каждый год, двадцать пятое декабря, запускать руку в мой карман.

Ненависть к высшим — это невольная дань преклонения низших.

С тех пор как я себя помню, я в душе вел нескончаемый спор с несправедливостью.

— Ну что ж, — сказал Дефарж, как будто из его груди насильно вырывали какую-то мысль, — ведь это все так долго тянется!

— Да, очень долго, — молвила жена. — Но что ж, что долго? Для возмездия, для мщения всегда требуется много времени. Иначе нельзя.

— Молнии не много надо времени, чтобы поразить человека, — сказал Дефарж.

— А долго ли собираются тучи, из которых ударит молния? Ну-ка, скажи, — спокойно проговорила жена.

Дефарж задумчиво поднял голову, как бы соображая, что эта мысль довольно верная.

В женщине взбешенной, особенно если к другим ее неукротимым страстям присоединяются безрассудство и отчаяние, есть нечто такое, с чем мало кто из мужчин хотел бы столкнуться.

Будучи всегда занята по горло, сестра моя посещала церковь через доверенных лиц; другими словами, в церковь ходили Джо и я.

То, что между нами было, следует отнести исключительно за счет свойственной мне пылкости чувств, ибо искромётное вино и другие спиртные напитки тут ни при чём.

Я не прочь поболтать и поблагодушествовать за чайным столом, тем более что этому немало способствует наличие на нем таких соблазнительных вещей, как сливочное масло и мягкие булочки.

Хочешь стать необыкновенным — добивайся своего правдой, а кривдой никогда ничего не добьешься.

Этот адвокат вращался в мире, где царит зло, и о детях знал главным образом то, что их родится на свет великое множество и все они обречены на гибель. Вообразите, что он нередко видел, как детей самым серьезным образом судили в уголовном суде, где их приходилось брать на руки, чтобы показать присяжным; вообразите, что ему было известно сколько угодно случаев, когда их бросали в тюрьму, секли, ссылали на каторгу, изгоняли из общества, — всячески готовили из них висельников, а дав им вырасти — вешали. Вообразите, что чуть ли не на всех детей, какие попадались ему на глаза в его практике, он имел полное основание смотреть как на мальков, имеющих превратиться в рыбу, которая в конце концов попадет ему в сети, — что их будут обвинять, защищать, бросать на произвол судьбы, отнимать у родителей, подвергать всяческому унижению и надругательству.