Аркадий и Борис Стругацкие

Попробую убедить вас логикой. Понимаете, Тойво, возможность неразрешимых задач можно предсказать априорно. Наука, как известно, безразлична к морали. Но только до тех пор, пока её объектом не становится разум. Достаточно вспомнить проблематику евгеники и разумных машин... Я знаю, вы скажете, что это наше внутреннее дело. Тогда возьмём тот же разумный лес. Пока он сам по себе, он может быть объектом спокойного изучения. Но если он воюет с другими разумными существами, вопрос из научного становится для нас моральным. Мы должны решать, на чьей стороне быть, а решить мы это не можем, потому что наука моральные проблемы не решает, а мораль — сама по себе, внутри себя — не имеет логики, она нам задана до нас, как мода на брюки, и не отвечает на вопрос: почему так, а не иначе.

— Теперь нет мужчин. Теперь либо фашисты, либо бабы.

— А я?

— Ты? Ты слишком любишь маринованные миноги и одновременно справедливость.

— Правильно. Но, по-моему, это хорошо.

— Это неплохо. Но если ты тебе пришлось выбирать, ты бы выбрал миноги, вот что плохо.

Я бы... я бы жизнь за любимую женщину отдал! Я, друг мой, слабый человек...

У человека должна быть цель, он без цели не умеет, на то ему и разум дан. Если цели у него нет, он ее придумывает...

Какие могут быть жалобы у человека, имеющего интересную работу?

Человечество никогда не ставит перед собой задач, которые не готово решить.

Сказали мне, что эта дорога меня приведёт к океану смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы...

Странная пара. Удивительное несоответствие. Они выглядят как в испорченном бинокле: один в фокусе, другой расплывается, и наоборот.

Каждый человек в чем-нибудь да гений. Надо только найти в нем это гениальное.

— А вдруг это родственник моему Бабкину? — вопил он. — Как так нет заявок? Должны быть заявки! Вы только поглядите, старичок какой! Фигура какая самобытная, интересная! Как это мы будем такими старичками бросаться?

— Общественность не позволит нам бросаться старичками, — заметил Лавр Федотович, — и общественность будет права.