Александра Лисина

Но, насколько я понял, Его Величеству это не понравилось.

— А кому понравится, если в твой дом вдруг заявится какой-то неизвестный и насквозь загадочный тип, нагло сообщит, что вообще-то этот дом стоит на земле, которая принадлежит ему; а когда ты предложишь ему зайти и мирно все обсудить, вдруг исчезнет, как дым, и только похихикает исподтишка, оставив вместо себя один только Знак? Причем, такой, что понять его можно двояко? Вроде как и согласился, что твой дом ему не мешает, но при этом бесцеремонно отклонил всякие предложения о переговорах и дал понять, что время и место для них будет выбирать исключительно сам? Тебе бы такое понравилось?

— Я верю в то, что этот мир был создан с любовью, — наконец, тихо ответила я, находясь под перекрестом настороженных взглядов. — Верю, что земля, по которой мы ходим, живая. Верю, что она чувствует боль точно так же, как и мы. И верю в то, что каждая рождающаяся в ее недрах Тварь должна быть уничтожена. Земля для меня как мать, Ваше Преосвященство. Она бережет нас. Заботится. Снабжает нас всем, что необходимо для жизни. Она родит для нас поля. Я отношусь к этому миру с почтением и благодарностью за то, что он меня так неожиданно принял. Я не видел того, кто его создавал, и что за сила дает ему жизнь. Но уверен, что существование Невирона противно самой ее сути.

Неважно, какой у тебя пол, сколько исполнилось лет и чем ты занят по жизни. Если не умеешь терпеть боль и справляться с эмоциями — все, для учителя ты не существуешь. Если умеешь, но желаешь учиться дальше — пожалуйста, пробуй и рискуй. Справишься с тем, что для тебя уготовили — гордись и получай заслуженные бонусы. Не справишься — не вздумай больше считать себя воином. Вот она — философия коренных скаронов во всей своей красе. Никаких премудростей, никаких словесных выкрутасов: только факты.

Не верь в то, что ты слаб — даже качественный металл не сразу становится хорошим клинком.

Не верь в то, что ты неуязвим — даже хорошие клинки иногда ломаются.

Не верь в то, что ты слаб — даже качественный металл не сразу становится хорошим клинком.

Не верь в то, что ты неуязвим — даже хорошие клинки иногда ломаются.

Порой, чтобы узреть истину, не нужно быть гением или провидцем. Достаточно просто подойти к зеркалу и снять с себя карнавальную маску.

Ошибки совершают все, — сказал мне тогда Ас. — И каждый за свою жизнь хотя бы раз ошибался. Ты пока еще учишься, сестра. И учишься хорошо. Но ты не должна забывать, что мастер — это не тот человек, который совсем не умеет ошибаться. Мастер — это тот, кто умеет вовремя остановиться и исправить последствия своих ошибок.

Выглядело это примерно так:

— ... вот скажи, Бер, что ты думаешь насчет... ну-ка убрал ложку ото рта!

— Прости, я задумался.

— Так вот, что ты думаешь... я сказала: убрал ложку!!

— Прости. Я снова задумался.

— Бер!! Ты его съел!!!

— Э... ну... я случайно.

— ОПЯТЬ?!!

— Ну да. Он же вкусный...

— На самом деле у человека трудная участь, — неожиданно сказал священник, как-то по-особенному на меня посмотрев. — Он стремится к небу, но не может оторваться от земли. Желает взлететь, но повисшие на ногах оковы не пускают. Его душа бьется в темнице разума, однако далеко не всегда получает свободу.

— Человек всегда был полем битвы, — согласилась я. — Его душа — как полная противоречий книга для Верховного Судии. Самое трудное и самое ревнивое творение своего бога.

— Верой мы пытаемся дать ему свободу. Вера призвана для того, чтобы человек стремился вперед и дальше. Не останавливался, не отчаялся, не упал.

— Так задумано, — вздохнула я. — Это правда. Но трудно верить в лучшее, когда душа разрывается надвое. Трудно остаться чистым, идя по колено в грязи. И трудно бороться с самим собой, если для победы нужно уничтожить большую половину себя.

— Айд силен, — чуть прищурился ал-тар, отставив в сторону почти нетронутую тарелку. — Его власть очень велика. Он искусно прячется под лживыми масками, ловко подменяет одно понятие на другое и прекрасно знает, чем соблазнить слабые людские души.

Я криво улыбнулась.

— А почему, по-вашему, Аллар это допускает? Почему Айд, несмотря ни на что, все-таки существует?

— Это — очень трудный вопрос, леди.

— И он, наверное, не к вам?

— Я могу только предполагать ответ, леди, — мирно посмотрел в ответ священник, никак не отреагировав на мой укол. — И могу лишь догадываться о том, какой замысел преследовал Светоносный, ставя перед нами такое серьезное испытание.

— Вы полагаете, это — испытание? Искушение? Путь? Вы тоже считаете, что страдания очищают душу?

— Я полагаю, каждому отмерена его собственная чаша, леди.

— Да, конечно, — невесело вздохнула я. — Бог не по силам не дает.

— Вот именно. За все наши грехи когда-нибудь наступит расплата.

— И у каждого за плечами лежит своя ноша, — снова согласилась я, невольно подумав о своей, и тут же помрачнела.

— Так вот чего ты боишься, Гайдэ.

— А-А-А!!

— Ты всего лишь боишься упасть, — совершенно спокойно сообщил мне этот долбанный философ. — Причем, боишься упасть не по своей воле. Боишься, что это случится по чьей-то еще воле. Не по твоей. Однако ты не боишься смерти. Совсем. Ты не боишься боли. А боишься, что у тебя не останется выбора. Боишься, что однажды не сможешь сама решить: жить тебе или умереть. И того, что в один прекрасный день кто-то сделает этот выбор за тебя. Поэтому и рискуешь напрасно. Поэтому и живешь одним днем. Поэтому и билась в своем мире, как мотылек в стакане — там, у себя, ты просто не могла ничего выбирать.