Каждое утро, пока не помрешь и тебя не закопают в землю, тебе придется принимать это решение... Тебе придется спрашивать себя: «Собираюсь ли я поверить в то, что сегодня эти дураки скажут обо мне?»
Только дурак в своей жизни не меняет мнения.
Каждое утро, пока не помрешь и тебя не закопают в землю, тебе придется принимать это решение... Тебе придется спрашивать себя: «Собираюсь ли я поверить в то, что сегодня эти дураки скажут обо мне?»
Запрещённые книги я всегда заказываю у книготорговца в Калифорнии, рассудив, что, если штат Миссисипи запретил их — книги наверняка стоящие.
Вспоминаю, как Малышку отшлёпали из-за меня. Вспоминаю, что она слушала, как мисс Лифолт назвала меня грязной, заразной. Автобус несётся на Стейт-стрит. Мы пересекаем мост Вудро Вильсона, и я сжимаю челюсти с такой силой, что едва зубы не ломаются. Чувствую, как горькое семя, поселившееся во мне после смерти Трилора, всё растёт и растёт. Хочется закричать так громко, чтобы Малышка услышала меня, что грязь – она не в цвете кожи, а зараза – не в негритянской части города.
Я всегда считала, что безумие страшно, мрачно и горько, но оказалось, что, когда погружаешься в него на самом деле, оно мягкое и вкусное.
Женщины, они совсем не то, что мужчины. Женщина не придет к тебе с дубиной в руках. У них есть маленькие изящные инструменты, острые, как ведьмины когти, но чистые, аккуратно разложенные, будто на подносе у дантиста. Они ловко с ними обращаются.
Момент, когда ваше дитя заявляет, что ненавидит вас, — а через это проходит каждый ребенок — это как удар ногой в живот.
Она улыбается, будто такая мысль никогда не приходила в ее покрытую лаком для волос голову.
Но мне необходимо знать, что же произошло между ними. Не из любопытства. Просто у меня никогда не было близких отношений. Я должна знать, из-за чего расстаются навек. Сколько правил можно нарушить, прежде чем тебя бросят, и какие из правил самые главные.