Ох, какая ты неблизкая, неласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя.
Ох, какая ты неблизкая, неласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя.
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников — матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал:
Он всегда говорил про другое.
Он мне спать не давал, он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя.
То что пусто теперь — не про то разговор,
Вдруг заметил я: нас было двое.
Для меня будто ветром задуло костер,
Когда он не вернулся из боя.
Ой, где был я вчера — не найду днем с огнем,
Только помню, что стены с обоями...
И осталось лицо, и побои на нем.
Ну куда теперь выйти с побоями?
Если правда оно, ну, хотя бы на треть,
Остается одно: только лечь, помереть,
Хорошо, что вдова всё смогла пережить,
Пожалела меня и взяла к себе жить.
Сыт я по горло,
до подбородка.
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно,
как подводная лодка,
Чтоб не могли
запеленговать.
И пусть говорят — да, пусть говорят!
Но нет — никто не гибнет зря,
Так — лучше, чем от водки и от простуд.
Другие придут, сменив уют
На риск и непомерный труд, -
Пройдут тобой не пройденный маршрут.
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл,
И как-то в осень, и как-то в осень -
Иду с дружком, гляжу — стоят.
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд,
Их было восемь.
И никто мне не мог даже слова сказать,
Но потом потихоньку оправились,
Навалились гурьбой, стали руки вязать,
И в конце уже все позабавились.
Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот,
А какой-то танцор бил ногами в живот,
Молодая вдова, верность мужу храня,
(Ведь живем однова) пожалела меня.
На короткой незаметной шее
Голове уютнее сидеть, -
И душить значительно труднее,
И арканом не за что задеть.