Джордж Карлин: Жизнь стоит того, чтобы её потерять (George Carlin: Life Is Worth Losing)

Они хотят больше для себя и меньше для всех остальных, но я скажу, чего они не хотят: они не хотят население граждан, способных к критическому мышлению, они не хотят хорошо информированных, хорошо образованных людей, способных к критическому мышлению, они в этом не заинтересованы. Им это не поможет, это против их интересов, именно так, они не хотят людей достаточно умных, чтобы сидеть за кухонным столом и выяснять, как сильно их ***ла система и выбросила за борт 30 лет назад. Они не хотят этого! Знаете, чего они хотят?! Они хотят покорных работников, покорных работников! Людей, которые достаточно умны, чтобы управлять техникой и делать бумажную работу, и достаточно тупых, чтобы послушно принять все эти дерьмовые работы, с низкой зарплатой и большим временем, урезанными льготами и без оплаты сверхурочных. И испаряющаяся пенсия, которая исчезает в тот момент, когда ты идешь ее получать. И сейчас они пришли за вашими деньгами социального обеспечения, они хотят ваши ***аные пенсионные деньги! Они хотят их назад, чтобы они могли дать их своим криминальным друзьям на Уолл-стрит!

0.00

Другие цитаты по теме

Факт, что американцы, возможно, так и будут сознательно игнорировать большой красно-бело-синий член, который запихивают им в задницы каждый день. Потому что хозяева этой страны знают правду. Это называется американская мечта, потому что тебе надо спать, чтобы поверить в неё.

Я держусь в стороне по своей воле, но я не одиночка. Меня отталкивает уродство системы. Будь она хороша, я бы с удовольствием влился в нее.

Неправильное применение и расходование ресурсов обществом, ориентированным на деньги, создает их искусственный дефицит.

Современная психология, как и современный человек, не любит смотреть в глаза упрямым фактам о человеческой смертности. Персональная шахматная партия приобретает великую значимость. Как я играю? Современное образование, реклама, да и вся культура в целом ведет развернутую полномасштабную кампанию по формированию у среднего человека представления, что он — «нежный и удивительный».

Да. Это я знаю точно. Отделение – фабрика в комбинате. Здесь исправляют ошибки, допущенные в домах по соседству, в церквах и школах, – больница исправляет. Когда готовое изделие возвращают обществу полностью починенное, не хуже нового, а то и лучше, у старшей сестры сердце радуется; то, что поступило вывихнутым, неродным, теперь исправная, пригнанная деталь, гордость всего коллектива, наглядное чудо. Смотри, как он скользит по земле с припаянной улыбкой и плавно входит в жизнь уютного квартальчика, где как раз роют траншеи под городской водопровод. И счастлив этим. Наконец-то приведен в соответствие…

Есть такие бюрократические формулировки: «признан слепым» или «признан мертвым». А как насчет «признан усталым»? По-моему, у человека должна быть возможность объявить себя «официально усталым», чтобы перестать делать то, что не хочется.

В его воспоминании были деревенские люди: женщины, дети, старики, бедность и измученность, которые он как будто теперь в первый раз увидал, в особенности улыбающийся старичок-младенец, сучащий безыкорными ножками, — и он невольно сравнивал с ними то, что было в городе. Проходя мимо лавок мясных, рыбных и готового платья, он был поражен — точно в первый раз увидел это — сытостью того огромного количества таких чистых и жирных лавочников, каких нет ни одного человека в деревне. Люди эти, очевидно, твердо были убеждены в том, что их старания обмануть людей, не знающих толка в их товаре, составляют не праздное, но очень полезное занятие. Такие же сытые были кучера с огромными задами и пуговицами на спине, такие же швейцары в фуражках, обшитых галунами, такие же горничные в фартуках и кудряшках и в особенности лихачи-извозчики с подбритыми затылками, сидевшие, развалясь, в своих пролетках, презрительно и развратно рассматривая проходящих. Во всех этих людях он невольно видел теперь тех самых деревенских людей, лишенных земли и этим лишением согнанных в город. Одни из этих людей сумели воспользоваться городскими условиями и стали такие же, как и господа, и радовались своему положению, другие же стали в городе в еще худшие условия, чем в деревне, и были еще более жалки. Такими жалкими показались Нехлюдову те сапожники, которых он увидал работающих в окне одного подвала; такие же были худые, бледные, растрепанные прачки, худыми оголенными руками гладившие перед открытыми окнами, из которых валил мыльный пар. Такие же были два красильщика в фартуках и опорках на босу ногу, все от головы до пяток измазанные краской, встретившиеся Нехлюдову. В засученных выше локтя загорелых жилистых слабых руках они несли ведро краски и не переставая бранились. Лица были измученные и сердитые. Такие же лица были и у запыленных с черными лицами ломовых извозчиков, трясущихся на своих дрогах. Такие же были у оборванных опухших мужчин и женщин, с детьми стоявших на углах улиц и просивших милостыню. Такие же лица были видны в открытых окнах трактира, мимо которого пришлось пройти Нехлюдову. У грязных, уставленных бутылками и чайной посудой столиков, между которыми, раскачиваясь, сновали белые половые, сидели, крича и распевая, потные, покрасневшие люди с одуренными лицами. Один сидел у окна, подняв брови и выставив губы, глядел перед собою, как будто стараясь вспомнить что-то.

— Спускаться — это самоубийство.

— Если мы доставим еду на последний, то сломаем систему.

— В «Дыре» нет системы, «Дыра» — это дыра.

По радио объявляют, что дважды два — пять. Ты удивляешься. Потом президент подтверждает в прямом эфире, что дважды два — пять, приводя мутные и никому не понятные доказательства. Ты возмущаешься. Ты выходишь на улицу и говоришь, что дважды два — четыре. За это тебе дают по голове специально обученные люди с дубинками, отвозят в отделение по контролю за арифметикой и с помощью дубинок объясняют, что дважды два — пять. Ты выходишь просветлённый и уверовавший. Примерно так и работает любое государство.