— Тебе только кажется, будто знаешь меня. Не забывай — я натура сложная!
— Ты циник, свинтус, бабник и лжец. И ничего, поверь, ничего сложного в тебе нет.
— Тебе только кажется, будто знаешь меня. Не забывай — я натура сложная!
— Ты циник, свинтус, бабник и лжец. И ничего, поверь, ничего сложного в тебе нет.
– Это Плотва? Но Плотва же была гнедой, а эта каштановая.
– Все мои лошади зовутся Плотвами. Ты прекрасно знаешь и перестань болтать.
Ну, поехали. Подгони своего сонного мерина.
— Моего жеребца зовут Пегас.
— Само собой! Знаешь, что? Мою эльфью кобылу тоже надо бы как-то назвать. Хммм...
— Может, Плотвичка? — съехидничал трубадур.
— Плотва? — согласился ведьмак. — А что, звучит.
— Геральт?
— Слушаю.
— У тебя в жизни была хоть одна лошадина, которую не называли бы Плотва?
— Нет, — ответил ведьмак после недолгого раздумья. — Не было. Подгони своего кастрированного жеребца. Лютик. Путь дальний.
Люди любят выдумывать страшилищ и страхи. Тогда сами себе они кажутся не столь уродливыми и ужасными. Напиваясь до белой горячки, обманывая, воруя, исхлёстывая жен вожжами, моря голодом старую бабку, четвертуя топорами пойманную в курятнике лису или осыпая стрелами последнего оставшегося на свете единорога, они любят думать, что ужаснее и безобразнее их все-таки привидение, которое ходит на заре по хатам. Тогда у них легчает на душе. И им проще жить.
— Если кто-нибудь остановит, прикинемся солдатами.
— Хорошо. В случае чего скажу...
— Мы прикинемся глупыми солдатами!
— Говорят, конь никогда не наступит на лежащего человека...
— Не уверен, что каждый конь об этом слышал. Под телегу! Быстро!
– Старею, видать, – буркнул ведьмак немного погодя. – Принципы наружу вылезли.
– У стариков это бывает. – Мильва с сочувствием глянула на него. – И часто вылезают? Отвар из медуницы, говорят, помогает. И вправлять надо. А пока – клади себе подушечку под зад.
– Принципы, – серьёзно пояснил Лютик, – не геморройные шишки. Ты путаешь понятия.
— История? Родерик де Новембер? Читал, читал. Когда учился в Оксенфуртской академии, история занимала второе место в списке моих любимых предметов.
— А первое?
— География, — серьезно сказал поэт. — Атлас мира был большой, за ним легче всего было скрыть пузырь с водкой.
– А тебе не кажется, – усмехнулся он, – что мое неверие в смысл такого транса заранее перехеривает его целесообразность?
– Не кажется. И знаешь почему? – Нэннеке наклонилась, заглянула ему в глаза, странно улыбнулась. – Потому что это было бы первое известное мне доказательство того, что неверие имеет какую-либо силу.